любовь и исповедь сердец' —
но больше говорит ее молчанье.
Ты называешь это напевом.
'А странствия,
странствия и цель?' —
Но дали много ближе к вечному.
Ты называешь это напевом.
Ты говоришь напев, имея в виду все,
что сбрасывает иго обозначений и понятий,
бежит от призрачного света смысла обнаженного
и тех, кто мнит, что знает облаченья тайны.
Ибо напев — последнее, что сохранилось
от беседы Бога с его созданиями
до появления слов,
В котором все стенания твои и крики;
их ты умалчивал в молениях любви.
Ведь и сегодня ты скрываешь силы
(о, месяц полный над водой!).
Порою это чайка, вечно помнящая море,
порою это лань в возникшем силуэте —
но всегда напев.
Напев же говорит тебе:
ей имя Ху-а-лу.
Напев же говорит тебе:
ты — Абри.
3. Не хотела забыть птица
Не хотела забыть птица ту ветвь, на которой пела,
и хотело дерево помнить и помнить песню,
но когда прилетело утро на крыльях несчетных птиц,
друг друга они не увидели в неразберихе белой,
и от многокрылия птица исчезла.
Но вот устыдится день,
и они встретятся вновь,
и, быть может, на сей раз им бытие улыбнется —
и оба они прилетят на крыльях птицы одной.
4. Одна из них очень синяя
Есть тридцать шесть сокрытых птиц,
ради которых держится небо,
и песня держится,
и певец —
одна из них (всегда лишь одна!)
синяя очень:
синее небес,
синее бездны,
синей разноцветного платья Тамар, идущей к Амнону,
и снов о лестницах и снопах,
и стихов Ли Тай-по[16] и Рашбага [17].
До конца всех 'более' в чудесах измышлений,
до конца всех 'далеко' в полетах мечты —
потому ее не схватить,
потому ее не поймать,
не только силком,
но и глазом.
При каждом пении крыл в час благостного вечера
Ты говорил: она!
При каждом полете напева в предутренний час тишины
ты говорил: она!
В пору, когда все ясно,
в пору, когда все кажется:
то она! —
Не она!
Тридцать шесть скрытых птиц.
Тридцать шесть напевов. Приди, Избавитель,
их собери воедино.
А небеса высоки,
выше самих себя,
такими высокими не были никогда.
5. Прямая связь
Жаждой лишенный чувств,
упавший на берегу речном
в закатной полутьме от поцелуя смерти,
обрубок
против рогов в чащобе —
о, Ху-а-лу!
Вдруг вскакиваешь со своей постели
и среди звезд погибших набираешь
тот номер, может быть, забытый...
(случайно ль то, что я забыл
все номера прожитой жизни,
кроме одного:
стены-стены-стены
и образ матери, которая прекрасней всех!
Какой мой номер
сегодня
под сенью нависающего неба,
шуршащего здесь, в комнате ночной?)
...Нет, нет? Да, верно!
хоть голос (странно!), что-то есть в нем
от касанья тени
убитой птицы,
плывущей по реке.
— Алло! Кто говорит?
— Я это... Это Абри... Это я...
к тебе кричу — ты слышишь? —
тебе кричу я песню голосом наимолчащим.
