старым летописям и распорядился включить в них подробный отчет о первом заговоре Старицких в годы правления «Избранной рады». Чтобы вполне оценить подобное распоряжение, надо иметь в виду, что в Русском государстве за официальной летописью признавалось совсем особое значение. Московские государи ссылались на летописи в своих спорах с вольным Новгородом, дипломаты черпали из них аргументы во время переговоров с иностранными дворами. Затеянная Грозным летописная работа преследовала не литературные, а политические цели. Она должна была обличить весь круг приверженцев князя Владимира, избежавших заслуженного наказания.
Иван начал работу со знакомства с судным делом С. Ростовского, одного из вождей боярского заговора 1553 года. Это судное дело, как значилось в описи царского архива XVI века, включало обширную документацию и хранилось в отдельном архивном ящике: «ящик 174, а в нем отъезд и пытки во княже Семенове деле Ростовского». Против утих строк дьяки пометили на полях описи: «Взято ко государю во княж Володимерове деле Ондреевича 7071 году в июле в 20 день». Очевидно, царь Иван приступил к изучению дела о заговоре за од-ну-две недели до прощения брата. Несколько позже он взялся за летописи, в результате чего имена бояр-заговорщиков вскоре же перекочевали из архивного судного дела князя Ростовского на поля летописного свода, известного под названием Синодального списка летописи. Скорописные пометы замечательны тем, что они позволяют точно установить, кого из своих бояр царь решил скомпрометировать как заговорщиков после незавершенного суда над братом. Ими были князья Куракины «всем родом», князь Петр Щенятев, князь Дмитрии Немой. Их близость к Старицким не подлежит сомнению. Княгиня Евфроснния в девичестве носила фамилию Хованская и происходила из одного рода с Щенятевым и Куракиными. К моменту суда над Евфросинией князь Петр Щенятев занимал одно из высших мест в Боярской думе, князья Федор и Петр Куракины управляли Великим Новгородом и Псковом, а князь Иван Куракин возглавлял от имени слабоумного князя Юрия Васильевича Углицкое удельное княжество. Лица, скомпрометированные летописью, принадлежали к самому верхнему слою правящего боярства.
Официальная царская летопись сохранилась до наших дней в нескольких списках. Первые тетради Синодальной летописи служили своего рода черновиком. При Адашеве этот черновик подвергся правке. Затем правленый текст был переписан набело. Один из беловых списков московской летописи получил наименование Царственной книги. Это была парадная летопись, снабженная множеством совершенных рисунков-миниатюр. На изготовление ее были затрачены большие средства. Книга открывалась описанием смерти Василия III и должна была охватить весь период правления Грозного. Но работа над Царственной книгой была внезапно прервана. Чья-то властная рука испещрила ее страницы множеством помарок и вставок. Самая значительная приписка на полях Царственной книги посвящена была тому же сюжету, что и приписка о суде над Ростовским в Синодальном списке. Поскольку в обеих приписках фигурировали имена одних и тех же заговорщиков – князей П. М. Щенятева, Д. И. Немого, С. В. Ростовского, можно высказать предположение, что приписки имели в своей основе одни и те же архивные материалы – судное дело Ростовского. Редактор Царственной книги, однако, составил более подробный рассказ о заговоре. Он занес на поля летописи устные показания ряда государственных деятелей, в подходящий момент выступивших с разоблачениями Старицких. Конюший Федоров поведал о том, что во время болезни царя в 1553 году заговорщики пытались привлечь его на свою сторону и что он сообщил об этом государю, как только тот выздоровел. Неизвестно, был ли записан этот рассказ со слов Грозного или со слов Федорова. Дополнительные улики получены были от оружни-чего Л. А. Салтыкова. «Речи» верных бояр, внесенные в официальную летопись, приобрели значение важного свидетельского показания.
Главным свидетелем обвинения против Старицких выступил, по-видимому, сам Иван. Трудно было найти свидетеля более авторитетного и в то же время более пристрастного и необъективного. Царь поставил целью доказать, что приверженцы Старицких не только организовали тайный заговор, но и подняли открытый мятеж в думе и что его личное вмешательство спасло положение. Как мы помним, в день присяги наследнику Дмитрию, утверждалось в летописной приписке, больной царь дважды обращался к боярам с длинными речами. Когда крамольники отказались присягать малолетнему наследнику, царь будто бы пытался их образумить словами: «Вы свои души забыли, а нам и нашим детем служити не хочете – и коли мы вам ненадобны, и то на ваших душах». Потом Грозный напустился с упреками на свою растерявшуюся родню Захарьиных: «А вы, Захарьины, чего испужалися? – будто бы сказал он.- Али, чаете, бояре вас пощадят? вы от бояр первые мертвецы будете! и вы бы за сына за моего да и за матерь его умерли, а жены моей на поругание боярам не дали!» Не надеясь на одних Захарьиных, царь обратился с отчаянным призывом ко всем верным членам думы: «Будет станетца надо мною воля божия, меня не станет, и вы пожалуйте, попа- мятуйте, на чем есте мне и сыну моему крест целовали; не дайте бояром сына моего извести никоторыми обычаи, побежите с ним в чюжую землю, где бог наставит».
«Речи» к боярам, как видно, записанные со слов самого Ивана, можно считать вымышленными. В день «мятежа» царь едва дышал и не мог, как уже говорилось, присутствовать на церемонии присяги. Подробности тайного заговора всплыли на поверхность после выздоровления Ивана, а до того у него попросту не было повода для страшных заклятий.
Обращение царя к Захарьиным менее всего соответствовало патриархальным временам правления Сильвестра, зато было исключительно злободневным в период, когда царь сделал Захарьиных главными опекунами и поручил им заботу о сыновьях.
Сочиненные после суда над Старицкими царские «речи» как нельзя более точно выражали настроения Ивана того времени, когда заговоры против его власти множились день ото дня. Ни один документ не раскрывает столь полно трагизм переживаний Грозного, как летописный рассказ. Царь страшится за будущее династии и обращается с паническими призывами к Захарьиным, заклиная их в случае беды спасти его семью, бежать с детьми за границу.
Царские «речи» служили косвенным признанием неудачи политики, ставившей целью оттеснить «великих бояр» от кормила власти. После трех лет «самодержавного» правления Грозный пришел к трагическому осознанию того, что он, боговенчанный царь, и дети, рожденные на троне, «ненадобны» более его могущественным вассалам.
Пытаясь объяснить истоки и ход конфликта между Грозным и знатью, следует помнить, что правящее московское боярство не представляло собой единой и однородной массы. В его сложной иерархии запечатлелась вся история объединения русских земель. Удельные князья занимали самую высокую ступень московской иерархии. Но процесс политической централизации безвозвратно подорвал их былое влияние. До середины XVI века сохранилось не более трех-четырех родовых уделов. Почти все они принадлежали бывшим литовским магнатам, не имевшим связей с коренным московским дворянством. Многочисленные потомки местных династий Северо-Восточной Руси – суздальская знать – вынуждены были уступить литовским выходцам первенство в думе и армии, но по своему политическому весу эта знать – князья Шуйские, Ростовские, Ярославские, Стародубские – далеко превосходила «служилых князей». Назревавший раздор с суздальской знатью во многом предопределил мирный исход конфликта между Грозным и его удельной родней.
До поры до времени влиятельному церковному руководству удавалось удерживать царя от окончательного разрыва с его могущественными вассалами. Престарелый осифлянин митрополит Макарий всегда ратовал за
укрепление власти московского государя, отстаивал официальную теорию самодержавия и догмат о его божественном происхождении. Но в минуту острого конфликта он не упускал случая заступиться за опальных князей. Его усилия, впрочем, не всегда достигали цели. Доказательством тому служила расправа с семьей удельных князей Воротынских и преследование родственников Ада-шева.
Царь затеял суд над семьей Адашева после того, как получил донос от боярина М. Я. Морозова, бывшего члена «Избранной рады». В дни полоцкого похода Морозов находился в почетной ссылке на воеводстве в Смоленске. После взятия Полоцка в его руки попал литовский пленник, сообщивший о том, что литовцы спешно стягивают силы к Стародубу, наместник которого обещал им сдать крепость. Морозов поспешил сообщить о показаниях пленника царю. Иван придал отписке Морозова самое серьезное значение. Стародубские воеводы были арестованы и преданы суду. И хотя показания пленного более всего компрометировали наместника Стародуба князя Василия Фуникова, пострадал не он, а его заместитель – воевода Иван Шишкин-Ольгов, родня Адашева-Ольгова. Власти обвинили в измене всех родственников покойного правителя. На плаху посланы были его брат окольничий Данила Адашев с сыном, тесть Петр Туров, их родня Сатины. Суд над стародубскими изменниками повлек за собой массовые преследования в
