Феллин. Тем самым его полностью отстраняли от общего руководства военными действиями в Ливонии. Вскоре же Иван приказал перевести Адашева из Феллина в Юрьев в подчинение тамошнему воеводе. Здесь правителя ждали мучительные унижения. Местный воевода Хилков отказался принять Адашева в крепость «нарядчиком». Думный чин и связи в столице, казалось бы, позволяли вчерашнему правителю бороться, протестовать против произвола юрьевского воеводы, но Адашев был сломлен опалой. Он униженно молил Хилкова, получил отказ и снова бил ему челом.
Правительство объявило о конфискации всех костромских и переславских земель Адашева.
Сильвестр, остававшийся в Москве после отъезда Адашева в Ливонию, предпринимал отчаянные попытки предотвратить его отставку. Но успеха не добился. Тогда он объявил царю, что намерен уйти на покой в монастырь. Иван не стал удерживать своего старого наставника и, благословив, отпустил в Кириллов монастырь.
Дело Адашева было передано на суд думы и высшего духовенства. Митрополит и некоторые из бояр ходатайствовали перед царем о вызове опального на суд. Но Захарьины требовали заочного разбирательства. Они пугали Ивана тем, что бывшие правители пользуются большим авторитетом и популярностью, нежели самодержец («а к тому любяще их все твое воинство и народ (больше), нежели тобя самого»), и что народ и воинство поддержат Адашева. К тому же Сильвестр и Адашев не любили царицу Анастасию Захарьину и старались ограничить ее вмешательство в дела государства. Царица умерла в начале августа 1560 года, и недоброжелатели тотчас пустили слух о том, что ее «очаровали» – околдовали враги. Тень подозрения пала на бывших правителей. Созванный в Москве собор осудил их как «ведомых злодеев». Сильвестра перевели в Соловки на вечное заточение. Адашев остался в Юрьеве, но взят был под стражу. Вскоре после собора он впал «в недуг огненный» и через месяц-два умер. Царь Иван срочно послал в Юрьев одного из ближних дворян, чтобы расследовать обстоятельства смерти Адашева, поскольку явились подозрения, что он покончил жизнь самоубийством.
Расправившись с советниками, царь постарался искоренить самую память о них. Что считалось при Сильвестре хорошим тоном, подверглось теперь осмеянию. На смену унылому постничеству пришли роскошные пиры и потехи. Царь приглашал во дворец своих тайных недоброжелателей-бояр и принуждал их пить «чаши великие». В потешной компании царя заведен был такой порядок. Первую чашу, полную «зело пьяного пития», выпивал сам Иван, такие же чаши подносили остальным пирующим, пока все не упивались до неистовства и «обо-умертвия». Если кто-нибудь из гостей упирался и отказывался осушить кубок, его корили тем, что он «недоброхотен» царю, что из него еще не вышли «дух и обычай» Сильвестра и Адашева.
Попойки во дворце коробили ревнителей благочестия. Царь признавал свое «неблагочиние», но утверждал, что происшедшие при дворе перемены отвечают высшим интересам государства. Играми и потехами, говаривал Иван, он хотел добиться популярности среди народа и дворян, «сходя к немощи их (!), точию дабы нас, своих государей, познали, а не вас (бояр) изменников!».
Иван старался укрепить свой престиж любыми средствами. В этом ему немало помогло духовенство. Через полтора десятилетия после царской коронации послы константинопольского патриарха привезли в Москву решение вселенского собора, подтвердившее право московита на царский титул. Глава вселенской православной церкви освятил своим авторитетом власть православного московского царя. Затеянные по этому поводу пышные богослужения призваны были упрочить власть Грозного.
ПОЛОЦКОЕ ВЗЯТИЕ
Готовясь к войне с Литвой, правительство послало в Крым посольство для заключения мира. Подобный шаг знаменовал окончательный отказ Москвы от «наследства» Адашева в сфере восточной политики. Настойчивые поиски мира с Крымом объяснялись неблагоприятным для России оборотом дел в Ливонии. Вслед за Литвой в Ливонскую войну вмешались крупнейшие прибалтийские государства – Дания и Швеция, принявшие участие в разделе ливонского наследства. В апреле 1560 года герцог Магнус, брат датского короля, вступил во владение островом Эзель. Спустя месяц Ревель и Северная Эстония перешли под власть Швеции.
Задавшись целью предотвратить создание широкой антирусской коалиции в Прибалтике, московское правительство заключило союзный договор с Данией, предоставило 20-летнее перемирие шведам и обратило все свои силы против Литвы. Русское командование решило нанести удар по Полоцку, ключевой пограничной крепости, закрывавшей пути на литовскую столицу Вильну. В наступлении на Полоцк участвовали почти все вооруженные силы страны: 18 105 дворян (их сопровождало до 20-30 000 вооруженных холопов), 7 219 стрельцов и казаков, более 6 000 служилых татар. Общая численность ополчения составляла 31 546 человек, а вместе с вооруженными холопами – около 50 000-60 000 человек.
В январе 1563 года многочисленная русская рать выступила из Великих Лук к Полоцку. Неширокая полоцкая дорога не могла вместить всей массы войск и обозов. Армия ежечасно застревала в лесных теснинах среди болот. Под конец полки утратили всякий порядок, пехота, конница и обозы перемешались между собой, и движение вовсе застопорилось. Порядок был восстановлен с большим трудом. Царь с приближенными самолично разъезжал по дороге, «разбирал» людей в заторах. Самым деятельным его помощником был расторопный обозный воевода князь Афанасий Вяземский, впервые обративший на себя внимание царя.
В первых числах февраля русская армия вышла к Полоцку и приступила к его осаде. Подвинув артиллерию к полоцкому острогу, воеводы разрушили стены и вынудили литовцев укрыться в Верхнем замке. Во время внезапного ночного нападения литовцы попытались захватить русские батареи, но боярин Шереметев с передовым полком отбил вылазку. В бою ядро «погладило» боярина «по уху», и его место занял князь Кашин. На другой день воевода князь Репнин расставил батареи внутри сожженного острога и в течение двух суток бомбардировал Верхний замок. В городе во многих местах возникли пожары. На рассвете 15 февраля гарнизон Полоцка сдался на милость победителей.
Окимение Полоцком было, пожалуй, моментом высшего успеха России в Ливонской войне, после которого наметился спад, ознаменовавшийся военными неудачами и бесплодными переговорами. Москва отказалась признать захват шведами замка Пайда на границе русской Ливонии. Раздраженный шведскими притязаниями, царь Иван обратился к королю Эрику XIV с грубым выговором, «а писал х королю… многие бранные и подсмея-гельные слова на укоризну его безумию». Бранчливое письмо царя могло серьезно осложнить русско-шведские отношения, но шведский король находился в столь трудном положении, что безропотно проглотил все оскорбления.
Несколько позже царь Иван, будучи недоволен действиями датчан, написал грубое письмо датскому королю, которое датский посол не решился передать по назначению.
Письма Грозного к шведскому и датскому королям были своего рода вехой в истории московской дипломатии. Они показали, что в период после падении Полоцка влияние 33-летнего царя Ивана на дела дипломатического ведомства резко возросло. Определяя внешнюю политику России, Иван руководствовался больше собственными нетерпением и высокомерием, нежели трезвым расчетом.
Заключив перемирие с литовцами под Полоцком, Грозный вызвал в Москву королевских послов и решительно потребовал от них очищения Ливонии до Двины. Послы отклонили эти требования и выехали на родину. Следом за ними в Литву двинулись царские рати.
В соответствии с военными планами Москвы армия, шедшая из Полоцка, должна была соединиться с армией из Смоленска на неприятельской территории для наступления на Минск. По-видимому, литовцы знали о замыслах русских. Они сосредоточили все свои силы против полоцкой армии и в битве под Улон разгромили ее, не допустив объединения двух русских армий. Смоленская армия вынуждена была спешно покинуть пределы Литвы. Неудача под Улон ухудшила военное положение России. Крымский хан отказался от союза с Москвой.
