перейти литовскую границу.
За несколько месяцев до отъезда Вишневецкого в Москве был арестован другой удельный князь литовского происхождения – Иван Вельский. Он считался номинальным главой Боярской думы, и его разногласия с царем носили принципиальный характер. Не случайно Вельского взяли под стражу в то время, когда царь потребовал от Боярской думы утверждения крайне непопулярного уложения о княжеских вотчинах. Будучи не согласен с политикой Грозного, Вельский пытался бежать в Литву. У удельного князя нашли при аресте королевские грамоты, гарантировавшие ему убежище в Литве, а также подробную роспись дороги до литовского рубежа. Некогда князь Ростовский был приговорен за подобное преступление к смертной казни, замененной ссылкой. Боярин Вельский избежал наказания благодаря заступничеству духовенства и думы. Правительство освободило его, выдав на поруки влиятельным боярам и сотне дворян.
Ни интересы Глинских, ни интересы Вельских не были непосредственно ущемлены новыми земельными законами. В ином положении оказались трое наследников Воротынского удела, не связанные родством с династией. При разделе княжества лучшую треть получил старший из наследников – князь Владимир. После смерти Владимира выморочная треть перешла в руки его вдовы, но на нее претендовали также двое младших братьев Воротынских – Михаил и Александр. Земельное уложение 1562 года начисто разрушило их расчеты. Воротынские должны были уступить лучшую треть удела казне. Но они не желали с этим мириться. Князь Михаил, как гласила официальная версия, «нагрубил? царю. По сведениям, поступившим из литовских источников, Грозный заподозрил Воротынских в том, что они намерены «податься» к королю со всеми своими земельными богатствами, поскольку их удел располагался непосредственно на литовской границе. Князь Михаил был предан суду и на основании показаний его холопов обвинен в том, что пытался околдовать («спаровать») царя и добывал на пего «баб шепчущих::. Боярски дума и высшее духовенство пытались заступиться за Воротынских, но добились помилования лишь для младшего брата – Александра. Михаил Воротынский попал в тюрьму на Белое озеро. Родовое княжество опальной семьи перешло в казну.
Одновременно с удельными владыками гонениям подверглись «великие бояре», которые были подлинными вершителями дел в правительстве «Избранной рады». Власти объявили опалу бывшему ближнему боярину князю Дмитрию Курлятеву, главному покровителю Сильвестра. Официальная летопись нарочито туманно повествует о неких «великих изменных делах» Курлятева, но не разъясняет, в чем они состояли. Помимо летописи о деле Курлятева упоминает также опись царского архива XVI века. После суда над Сильвестром Курлятев уехал на воеводство в Смоленск, откуда прислал царю грамоту. Эта грамота попала в архив и была описана следующим образом: «Да тут же грамота княж Дмитреева Курлятева, что ее прислал государь, а писал князь Дмитрий, что поехал не тою дорогою, да и списочек воевод смоленских». На первый взгляд оправдательная грамота воеводы Курлятева не имела большого значения. Но в глазах царя она обладала каким-то особым смыслом, ибо он передал документ в архив, служивший хранилищем самых важных государственных бумаг.
Загадочные документы по делу Курлятева ставят перед исследователем ряд вопросов. Почему смоленский воевода стал оправдываться перед царем, что поехал не той дорогой? Куда он мог заехать из крепости, стоявшей на самой литовской границе? Само собой напрашивается предположение, что Курлятев предпринял попытку уйти из Смоленска в Литву, но был задержан и старался доказать царю, будто заблудился в дороге. То, что он «заблудился» со всем своим двором и вооруженной свитой, вызвало особое подозрение у властей и послужило уликой против опального. Недаром царь приложил к «делу» Курлятева список смоленских воевод, «в котором году сколько с ними было людей.:', и велел хранить его вместе с отпиской боярина.
Становится понятным и тот факт, что Курлятев, посланный в Смоленск на год, в действительности пробыл там очень недолго и до истечения срока был смещен с воеводства. Ненавистного царю «великого боярина» заточили в отдаленный монастырь на Ладожском озере. Монашеский клобук вынуждены были надеть также все члены опальной семьи.
Оттесненная от кормила власти, но не сокрушенная удельно-боярская оппозиция все чаще обращала свои взоры в сторону Литвы. Там искали спасения те, кто не хотел мириться с самодержавными устремлениями Грозного. Оттуда ждали помощи те, кто подумывал об устранении царя Ивана. Тревога властей по поводу литовских связей оппозиции возрастала по мере того, как сражение на русско-литовской границе приобретало все более ожесточенный характер. В конце концов царь заподозрил в измене своего двоюродного брата князя Владимира. Подозрения имели основания. В то самое время, когда царская армия и старнцкие удельные полки скрытно двигались к Полоцку, из царской ставки бежал знатный дворянин Борис Хлызнев-Колычев, предупредивший полоцких воевод о намерениях Грозного. Беглец принадлежал к числу ближних людей князя Владимира и, как полагал царь, имел от него какие-то поручения к королю Сигизмунду II. Опасаясь предательства, Иван учредил бдительный надзор за семьей брата.
Интрига старицких князей вышла наружу после того, как удельный дьяк Савлук Иванов решил разоблачить своего господина в глазах царя. Князь Владимир пытался отделаться от доносчика и упрятал его в тюрьму. Но Грозный велел привезти Савлука в Москву и получил от него обширную информацию относительно замыслов удельного князя и его сообщников. Вина их оказалась столь значительной, что царь отдал приказ о конфискации Старицкого княжества и предании суду удельного владыки. Судьбу царской родни должно было решать высшее духовенство. (Боярская дума в суде формально не участвовала. Царь не желал делать бояр судьями в своем споре с братом. К тому же в думе было слишком много приверженцев Старицких.) На соборе царь в присутствии князя Владимира огласил пункты обвинения. Митрополит и епископы признали их основательными, но приложили все усилия к тому, чтобы прекратить раздор в царской семье и положить конец расследованию.
Конфликт был улажен чисто семейными средствами. Царь презирал брата за «дурость» и слабоволие и проявил к нему снисхождение. Он полностью простил его, вернул удельное княжество, но при этом окружил людьми, в верности которых не сомневался. Свою тетку – энергичную и честолюбивую княгиню Евфросинию – Иван не любил и побаивался. В отношении нее он дал волю родственному озлоблению. Евфросинии пришлось разом'ответить за все. Нестарой еще женщине, полной сил, приказали надеть монашеский куколь. Удельная княгиня приняла имя старицы Евдокии и стала жить в Воскресенском Горицком монастыре, основанном ею самой неподалеку от Кириллова. Опальной монахине позволили сохранить при себе не только прислугу, но ближних боярынь-советниц. Последовавшие за ней слуги получили несколько тысяч четвертей земли в окрестностях монастыря. Воскресенская обитель не была для Евфросинии тюрьмой. Изредка ей позволяли ездить на богомолье в соседние обители. Под монастырской крышей старица собрала искусных вышивальщиц. Изготовленные в ее мастерской вышивки отличались высокими художественными достоинствами.
Проступки удельных князей давали царю удобный повод ликвидировать последний крупный удел на Руси. Но Грозный не использовал эту возможность. Сколь бы опасными ни казались династические претензии князя Владимира, он был слишком бездеятелен и' недальновиден, чтобы завоевать широкую популярность среди дворянства, а среди знати у него было довольно много недоброжелателей, главными из которых оставались князья Суздальские-Шуйские. (Они были повинны в смерти князя Андрея Старицкого и расхищении его имущества.) Сравнительно мягкое наказание удельных князей объяснялось, возможно, тем, что царя все больше тревожил нараставший конфликт с многочисленной суздальской знатью. Очевидно, царь не желал окончательно лишиться поддержки своих ближайших родственников в тот момент, когда положение династии стало неустойчивым. С ведома царя официальная летопись поместила краткий и нарочито туманный отчет о суде над старицким удельным князем и о выдвинутых против него обвинениях. Из этого отчета следовало, что в 1563 году князь Владимир и его мать были изобличены в неких «неисправлениях» и неправдах. Со временем Грозный сам приоткрыл завесу секретности, окружавшую первый процесс Старицких. «А князю Владимиру,- писал он,- почему было быта на государстве? От четвертого удельного родился. Что его достоинство к государству, которое его поколенье, разве вашие (бояр) измены к нему, да его дурости?.. Яз такие досады стерпети не мог, за себя есми стал». Иван высказал свои обиды много позже. Могло показаться, что после суда царь поспешил предать забвению досадную ссору в собственной семье. Но на самом деле это было не так.
Простив брата, Грозный позаботился о том, чтобы подготовить почву для расправы с ним в случае возникновения нового кризиса. Необычная ситуация продиктовала необычное решение. Иван обратился к
