закричу как сова.

Подражая сове, он крикнул, да так натурально, что глаза Эрендиры первый раз улыбнулись.

— Это моя бабушка, — сказала она.

— Кто, сова?

— Кит.

Оба рассмеялись путанице, но Эрендира вернулась к прерванному разговору:

— Никто никуда не может поехать без разрешения своей бабушки.

— Ей ничего не надо говорить.

— Все равно она узнает, — сказала Эрендира. — Она все видит во сне.

— Когда ей приснится, что ты уехала, мы будем уже по ту сторону границы. Мы перейдем ее, как контрабандисты… — ответил Улисс.

Пытаясь воодушевить Эрендиру своей отвагой, он выхватил пистолет с легкостью кинематографического налетчика и стал подражать звукам выстрелов. Эрендира не сказала ни да ни нет, но глаза ее вздохнули, и на прощание она поцеловала Улисса. Растроганный, Улисс прошептал:

— Завтра мы увидим корабли.

В тот вечер, немного позже семи, когда Эрендира причесывала бабушку, снова подул злосчастный ветер. Индейцы-носильщики и музыкальный распорядитель, укрывшись в шатре, ждали, когда с ними рассчитаются. Бабушка, пересчитав банкноты в стоящем рядом с ней сундуке и сверившись с приходно- расходной книгой, вручила деньги главному индейцу.

— Значит, так, — сказала она. — Двадцать песо в неделю минус восемь питание, минус три вода, пятьдесят сентаво новые рубашки, — итого восемь пятьдесят. Пересчитай хорошенько.

Главный пересчитал деньги, и индейцы ушли, кланяясь:

— Спасибо, бледнолицая.

Подошла очередь заведующего музыкой. Бабушка снова сверилась с книгой и обратилась к фотографу, ставившему на объектив гуттаперчевые заплаты.

— Так что решим? — спросила она. — Будешь платить четверть стоимости музыки или нет?

Отвечая, фотограф даже не поднял головы:

— На снимках музыка не выходит.

— Но из-за нее людям хочется сниматься, — возразила бабушка.

— А вот и нет, — сказал фотограф. — Она напоминает им об умерших, и потому все выходят на карточках с закрытыми глазами.

Музыкальный распорядитель вмешался.

— Закрывают глаза не из-за музыки, — сказал он, — а из-за вспышки.

— Нет, из-за музыки, — настаивал фотограф.

Бабушка положила конец спорам.

— Не будь дуралеем, — сказала она фотографу. — Посмотри, как идут дела у сенатора Онесимо Санчеса, и все потому, что он возит с собой музыкантов. — И категорически заключила:

— Короче, либо плати свою часть, либо иди своей дорогой. Несправедливо, что весь груз расходов ложится на плечи этой бедняжки.

— Я пойду своей дорогой, — сказал фотограф. — В конце концов, я прежде всего художник.

Бабушка пожала плечами и занялась музыкантом. Она протянула ему пачку банкнотов: ровно столько, сколько было указано в книге.

— Двести пятьдесят четыре пьесы, — сказала она, — по пятьдесят сентаво каждая, плюс тридцать две в воскресные и праздничные дни по шестьдесят сентаво, итого сто пятьдесят шесть двадцать.

Музыкант не взял деньги.

— Итого сто восемьдесят два сорок, — сказал он. — Вальсы дороже.

— Это почему?

— Потому, что они самые грустные, — ответил музыкант.

Бабушка заставила его взять деньги:

— Ладно, на будущей неделе ты сыграешь две веселые вещи за каждый вальс, и мы в расчете.

Музыкант не понял бабушкиной логики, но, ломая голову над заданной головоломкой, принял деньги. В этот момент обезумевший ветер чуть не сорвал шатер, и во внезапно наступившем затишье прозвучал отчетливо и мрачно крик совы. Эрендира не знала, как скрыть свое беспокойство. Когда она заперла сундук с деньгами, спрятала его под кроватью и, дрожа, протянула ключ бабушке, та поняла, что Эрендире страшно.

— Не бойся, — сказала она. — В ветреные ночи всегда кричат совы. Однако в ее голосе уже не было такой же уверенности, когда она обратилась к фотографу, тащившему к выходу свой аппарат:

— Если хочешь, оставайся до утра, — сказала она. — Этой ночью смерти не спится.

Фотограф, тоже слышавший крик совы, все-таки не изменил своих намерений.

— Оставайся, сынок, — настаивала бабушка. — Хотя бы потому, что я к тебе хорошо отношусь.

— Но за музыку я платить не буду, — сказал фотограф.

— Нет, — ответила бабушка. — Так не пойдет.

— Видите? — сказал фотограф. — Никого вы не любите.

Бабушка побледнела от гнева.

— Ну и проваливай, — сказала она. — Недоносок.

Ее так задело оскорбление, что, пока Эрендира готовила ее ко сну, она на все лады продолжала ругать фотографа. «Пащенок, — ворчала она. — Что этот ублюдок понимает в чужом сердце!» Эрендира не обращала на нее внимания, мучимая неуверенностью, а в затишье сова с прежней настойчивостью звала ее.

Наконец бабушка улеглась, соблюдая строгий ритуал, принятый в древнем особняке, и, пока внучка обмахивала ее веером, переборола в себе злобу и вновь вдохнула кристальный воздух воспоминаний.

— Придется тебе встать пораньше, — сказала она затем, — и вскипятить мне настой для ванны до того, как придет народ.

— Хорошо, бабушка.

— В оставшееся время выстирай грязное белье индейцев, тогда на будущей неделе мы сможем еще с них высчитать.

— Хорошо, бабушка.

— И спи не спеша, чтобы не устать, ведь завтра четверг — самый длинный день недели.

— Хорошо, бабушка.

— И покорми страуса.

— Хорошо, бабушка, — сказала Эрендира. Она положила веер у изголовья кровати и зажгла две свечи на алтаре перед сундуком с покойниками. Уже уснув, бабушка отдала запоздалый приказ:

— Не забудь зажечь свечи Амадисам.

— Хорошо, бабушка.

Эрендира знала, что, начав бредить, бабушка уже не проснется. Она услышала вой ветра, кружащего у шатра, но и на этот раз не почувствовала дуновения близкой беды. Она выглянула в темноту, подождала, пока не прокричит сова, и в конце концов жажда свободы преодолела бабушкины чары.

Не успела она сделать и пяти шагов, как наткнулась на фотографа, прилаживающего свои пожитки к багажнику велосипеда. Его заговорщическая улыбка успокоила Эрендиру.

— Ничего не знаю, ничего не видел и за музыку не плачу, — сказал фотограф. И напутствовал ее вселенским благословением.

Окончательно решившись, Эрендира помчалась в пустыню и скрылась в бушующей тьме, откуда доносились крики совы.

На этот раз бабушка без промедления прибегла к помощи властей. В шесть часов утра командир местного резерва выскочил из гамака, как только бабушка сунула ему под нос письмо сенатора. В дверях дожидался отец Улисса.

— Какого черта вам нужно, чтобы я его читал, если я не умею читать, — заорал комендант.

— Это рекомендательное письмо сенатора Онесимо Санчеса, — сказала бабушка.

Без дальнейших расспросов комендант сорвал со стены висевшую рядом с гамаком винтовку и начал