предков кое-что выболтал им.

Рука моя, наконец, освободилась, мать показывала и называла родню, а Ирка вспомнила о своей колдовской сущности, о своих чарах, но чуточку, хотя и заметно припорошила их снежинками благовоспитанности. И получилось очень мило и естественно — почти «мечта», немного «из легенды» и уж наверняка «верная подруга партизана».

Родне понравилось.

Мне — тоже, потому что это я спровоцировал ее своей местью на столь достойные «смотрины и погляд» невесты.

Расслабленная и притомленная родня жаждала немедленно утолить свое ненасытное любопытство. Но — стеснялась. Ведь и мы не лишены благовоспитанности.

Ирка своим тончайшим чутьем — ей это присуще в редкие моменты, как я убедился, — уловила заминку и нанесла сокрушительный, оглушающий удар:

— Я еду к Николаю. Мы решили пожениться.

Она снова мгновенно нашла мое запястье и применила старый прием. Я блаженно терпел, но когда пошли палаческие стискивания, начал расшифровывать ее послания: «…ляпни что-нибудь мудрое…», «… поедешь со мной? решай!..», «…проводи хоть до дверей…», «…нет, лучше останься и прикрой меня, объясни имя, что никак иначе нам с Колькой нельзя…», «… да делай же что-нибудь, бревно ты безмозглое…».

Она переоценила меня. Я чувствовал, что даже до «бревна» не дотягиваю. А секунды бежали, запястье немело, и я ринулся наугад:

— Предки! Вы слышали? Она едет к Кольке. И они там поженятся.

Хорошие мысли от повтора не становятся хуже — это я уже потом оправдывал себя. А в ту секунду, когда я кончил речь, она благодарно взломала мою руку и поволокла инвалида к выходу.

В лифте она решительно сказала, что я ей не нужен, доберется сама, а на мое уточнение «я вам не нужен там» чмокнула меня в щеку, обозвав дурачком, и мне пришлось еще раз — теперь уже подробно — выдать все тайны подступов к партизанской крепости Кольки.

Когда я вернулся, родня смотрела на меня как на мерзейшего предателя, и тогда я демонстративно налил себе полстакана плодово-ягодного вина, медленно выпил под их взорами и произнес только что придуманную фразу:

— Это за молодых! Свадьба завтра. Приглашенных просят не опаздывать.

Дед Серёга закряхтел в сдерживаемом смехе, Ларионыч подмигнул мне, а Димыч и вовсе уже нежданно сказал, но не мне, а матери:

— Во, видала? У этого тоже мой характер.

Похоже, с эшафота отступника я стал перешагивать на пьедестал семейного героя, если бы не мать.

— Как был размазнёй, так и … Ну надо же, какая-то девчонка его, как щенка, за собой всюду тащит.

В ответ я снова схватил графин и стал наливать себе вино, однако не тут-то было!

И я опять водворился на свое обычное семейное место — великовозрастного недоросля, который ненавидит школу, которому грозит армия и который безостановочно очищает кастрюли и сковородки, не принося в дом ни копейки.

Мне не привыкать. Зато я могу себе позволить злорадное взлелеянное ощущение: и куда же вы теперь денетесь, дорогие предки?!

Правда, эту мысль немножко отравляла другая: интересно, а когда же это Колька с Иркой решили пожениться? Ведь в последнее время они не виделись, не могли видеться, посредником-то был я! А именно я и не припомню хоть каких-то указаний на узы Гименея. Непостижимая она девчонка, эта Ирка. А с другой стороны, могло ли быть иначе? Может, и не Ирка сама что-то там делает, а просто судьба ею движет? Ведь случалось уже так в нашей родне. У матери с отцом, например.

А прабабка Клавдя?

Вот и опять мои мысли устремились в далекое прошлое, к прадеду Ваньше Черемныху. Ларионыч ведь не только о таёжных свадьбах рассказывал, но и о том, как партизанили предки, как сначала ждали обещанных врагов, а потом сами стали действовать.

Ждали-ждали врагов революции — их всё нет и нет. А когда ждать перестали, они и нагрянули. Едва врасплох не застали, еле-еле успел Ваньша собрать свой отряд в боевом порядке. У него всего-то и набралось человек тридцать, а беляков идет к поселку две полные роты с обозом и пушкой. Им тоже уголь нужен для своих эшелонов.

Их чуть не вдесятеро больше — повоюй-ка с ними. Начнут палить по поселку, заодно баб и детишек постреляют, зажгут подворья.

Развернул Ваньша свой отряд, и помчались они в ближний березняк, а оттуда тайной тропой ушли к зимовьям.

И начали партизанить.

Беляки собрали оставшихся мужиков и баб поздоровее, стали гонять на шахту — что делать, пришлось рубить уголек, выдавать на-гора, а там бабы грузят в вагончики узкоколейки, паровоз «кукушка» тянет их на станцию. Шахтеры постановили — бумажных денег не брать, плати натурой. Пришлось белякам завозить муку, сахар, крупы, соль, чай — вот как уголек им дорог был. Бабы еще и ситцу потребовали, да тут им кукиш показали.

А так-то чего не жить — всю жизнь так и жили, угля накайляют — деньги или продукты получат, хозяйством займутся, опять накайляют — в тайгу или на заводи сбегают. Праздник или гостеванье случится — давай пировать. А какие там власти — нам и знать, не знать, им, властям, виднее, какими им быть.

Партизанам соваться в поселок было не с руки, боялись за ближних своих. И уходить далеко, пробиваться аж к самой Красной Армии смысла не было — не дойдут. Сидели на дальнем зимовье, иной раз двое-трое к своим наведывались тайком, разузнать, что да как и самое нужное из продуктов взять. Ждали чего-то, сами не зная.

И дождались. Пробрался к ним знакомый большевик, тот, что убёг, когда дружка его арестовали, хотя и отпустили потом.

— Я, — говорит, — к вам из самого города, у нас там подполье, мы действуем, а вы тут притаились, и ничего не слышно о ваших делах. Какие же вы партизаны?

Взбаламутил мужиков, взбудоражил, начал подговаривать на захват шахты:

— Засядем там, займем круговую оборону, и пусть попробуют нас выкурить. Неделю продержимся — это ж сколько они угля не получат!

— Да им на второй день подмога придет, — возразили фронтовики.

— Так это и хорошо, больше их сил оттянем на себя — легче будет Красной Армии, — убеждал знакомый большевик.

— Не будут они подмогу звать, — уверенно сказал партизанский командир Ваньша Черемных, — они умнее сделают… пригонят наших баб и детишек к шахте, а для острастки стариков одного-двух шлепнут на наших глазах — и что нам делать тогда?

— Да ну, не посмеют… — усомнились партизаны. — Как это — детей и баб под ружья ставить?

— А мы с вами посмели же, с оружием ушли, не подчинились им.

— Мы — иное дело, — возразили дружки Ваньши, — мужики на мужиков, хоть бы и с оружием, это уж издавна ведётся.

— Пытать судьбу не будем, — сказал, как приказал, командир. — А раз уж мы обещали помогать Красной Армии, так надо похитрее что-нибудь придумать. Неделю держать оборону? Ну! Ты хоть в армии-то бывал, товарищ большевик?

— Я в тюрьмах и ссылках бывал!

— Да ты не обижайся. Мы в тюрьму попадем — будем тебя слушать, командиром станешь. А пока слушай нас. Нам вот, что можно сделать. Старые шурфы они охраняют? Вроде нет. Надо вспомнить, разведать ли такой шурф, чтоб проползти по нему к забоям, да и устроить завал, лучше бы в главном штреке, и початую лаву посадить бы, вот уж тогда недели две-три не до угля им будет.