— Ну, задержать-то может и военная комендатура, здешняя. На сутки или даже трое, — уточнил Толстун.

— А, ерунда, — сказал Димыч. — Как же, поедут они в лес, да еще к Мамину Камню — делать им больше нечего? Нам что делать — вот что нужно решить, наконец… Принесло же этого прапорщика.

— А может, и к лучшему, — возразил дед Серёга. — Пусть разберётся тут с Колькой, может, тогда в части поуспокоятся, отстанут.

— Так теперь что: тащить его на Мамин Камень?

— И потащим, своих только побольше возьмем.

— Проще Кольку сюда привезти, — предложил дядя Женя. — Завтра с утра поеду и привезу, пусть здесь договорятся. А потом я его сразу в госпиталь засуну.

— Не нравится мне госпиталь, — сказал Димыч. — Стыдно, что ли? Не знаю… Не инвалид же он, в самом деле.

— Так сделают инвалидом! — взорвалась мать. — Сделают, если вернется в армию, даже и в другую часть.

— Да многие же другие ребята нормальными возвращаются! — вскипел и Димыч. — Тем более, урок ему дали — теперь будет начеку.

— Иди ты со своими уроками! Тоже мне, педагог выискался.

— Педагог, не педагог, а думаю, Колька сам не захочет в госпиталь.

— Это почему же?

— А у него мой характер. Не станет он филонить — просто не сможет.

— Характер — надо же… Да я мать. Я что, не знаю своего ребенка? Уж если из одного госпиталя вытащила, так в другой-то как-нибудь втащу. Хоть мне эти госпитали с юности опротивели, а надо — так вспомню всё, не погнушаюсь, уж что-нибудь сообразим.

Дядя Женя опасался семейных ссор и сразу же стал заливать огонёк:

— Ладно, спокойствие; есть два варианта — госпиталь или снова армия. Давайте поищем третий вариант. Четвертый… Давайте думать.

Я оставил их за этим сомнительно-загадочным занятием (думать) и пошел на балкон. Ларионыч был там один.

— А где?..

— Спать я его уложил, в твоей комнате. Измотался мужик в своих невзгодах, вторые сутки без сна, говорит, да еще и хлобыстнул у нас крепенько, подзаел изрядно, вот и потянуло отчаянного воина в объятия Морфея.

— А о чём толковали?

— Да обо всем понемножку. Так, вкратце. А впрочем, ничего существенного.

— Хитришь ты что-то, Сева Ларионыч. Вот по лицу вижу.

— Что ты, что ты, проницательнейший мой. Уж тебе-то я сказал бы, если бы что-то этакое, захватывающее было. Ну, поболтали два мужика.

Тут у нас на балконе появился Димыч и спросил:

— А где… этот… гость наш?

Сева Ларионыч печально-серьезно показал за балконную решетку. Димыч рванулся к ней и … замер, покрутил у виска пальцем:

— Ну, Севка, шуточки у тебя!

— Извините, внучек… Да успокойся, спит он.

— Я тебе такого внучка покажу, дед недоделанный… А ты, Вовка, иди к телефону, там тебя девица требует.

Это была Ирка. И, как всегда, главное междометие:

— Ну?!

— Ничего не решили еще… А я звонил тебе, мать говорит — ушла к подруге с ночевкой.

Ирка засмеялась:

— А, это так… Дымовая завеса.

— Я так и понял. И решил, что ты уехала к Кольке.

— Интересно. А почему ты так решил?

— Интуиция. Но — увы! — ошибся.

— Ты вообще весь ошибка, — неожиданно разозлилась она и уничтожающе завершила: — Ты — сплошная ошибка природы!

— От ошибки слышу!

Но тут у меня сверкнула одна догадка (а может, глупость?), и я равнодушно, словно о пустяке, сказал:

— Да, Ирка, вот еще что: тут тебе один прапор, Василий Петрович, привет передает.

— Какой еще прапор?

— Забыла, что ли? Быстро же ты!

— Вовка, ты поехал?! Говори толком, дурак!

По ее дикому голосу, вдруг ставшему для меня щемящее родным, я понял, что переборщил.

— Извини, Ир! На понт брал тебя. Бес попутал — почему-то подумалось, что это ты рассказала прапору о Колькином убежище. Ты чего молчишь? Если ревёшь — так перестань и утрись. Ну, каюсь, виноват, говорю же, бес этот, чёртов.

— Ладно, чурбан. А что за прапор? Откуда?

Пришлось вполголоса и кратко рассказать ей суть дела.

— Ты дома будешь? — спросила она.

— Наверное. Куда я денусь? А ты — что?

— А я думать буду.

— На улице, что ли? — я почему-то засмеялся.

— Заткнись, ошибка!

И в трубке всё заглохло.

Ну вот, и она тоже собралась «думать».

И что же Ирка придумала? Она просто-напросто заявилась к нам домой — впервые за всю свою, пока еще короткую, жизнь.

Встретил ее, конечно, я, потому что неволею «дежурил» по дому.

— Здрасте! — я даже чуть растерялся. — Это как же понимать?

— Не дорос еще… Что стоишь? Уступи женщине дорогу.

— Па-а-жа-а-луста… мамзель… — но ни ехидства, ни иронии у меня не сотворилось — лишь какое-то жалкое меканье.

С Иркой, наверное, лучше помалкивать, когда она забывает о своих долгих природных ресницах, о своем точёном лице, особых поворотах головы на гордой шее. Она тогда помнит только о чем-то одном- единственном. Как у красивой тигрицы в ее чарующем прыжке только одна мысль, виноват, один инстинкт — сомкнуть клыки на горле.

Нет, кровожадной Ирка не выглядела. Она всего лишь сомкнула свои железные пальчики на моем запястье и потащила, чётко ориентируясь, в гостиную, причем пару раз так стиснула, что я мигом догадался: надо ее представить гостям. Что я и сделал.

— Ира. Мечта суперменов. Девушка из легенды. Верная подруга партизана.

Это я ей мстил за «не дорос еще».

Родня оторвалась от своих громких раздумий и стала исследовать запунцовевшее создание, всё еще сжимающее мою руку. Могло даже показаться, что мы жених и невеста, отчаянно ринувшиеся за благословением к суровым родителям.

Но родне этого не показалось, сразу всё раскусили, да и мать подтвердила:

— Коля говорил о тебе, Ирочка. И верно, пора уже и познакомиться.

Колька-то вообще ничего не говорил об Ирке ни отцу, ни матери. Это я, грешный, под честное слово