– Где мой товарищ? Он жив?

– Жив, жив… Ну, кто ты такой?

Я лихорадочно думал: что сказать? Потом сообразил. Они вытащили не только пистолет. Документы тоже: моя шинель расстегнута на груди.

– Гонвед Осип Михай.

– Расскажи моей бабушке! Гонвед он! – Черный дышал мне в лицо винным перегаром.

– Отойди от него, Черный!.. Отойди, слышишь! – длинноволосый оттащил его за полы пиджака. – Осип… Что за фамилия? Словак, что ли?

Я чуть помедлил, прежде чем ответить:

– Словак.

– Янчи, ты, вроде, говоришь по-словацки?

– Еще бы! У меня мама словачка.

– Поговори с ним, а?

Длинноволосый посторонился, пропуская ко мне высокого молодого парня со следом ожога на худом скуластом лице.

– Кто си ти? (Кто ты? (слов.)

Это я понял:

– Словак.

Тогда он произнес длинную фразу, состоявшую почти сплошь из согласных, и посмотрел на меня вопросительно, ожидая, вероятно, ответа.

Я молчал. Он произнес еще одну фразу, еще… Отдельные слова я вроде бы понимал, но общий смысл оказанного оставался неясным.

Длинноволосый смотрел выжидающе то на меня, то на него.

– Ну?

Янчи отрицательно покачал головой.

– Не словак? – воскликнул, торжествуя, Черный. – Что я говорил! Это же ясно, как день; оба они шпицли! Их послали нас выслеживать… Ага, ага!

Смотрите, как он изменился в лице! Кончать их надо сейчас же! Дохлый пес и укусить не укусит, и залаять не залает. Веревка есть, вздернем подальше отсюда, чтобы потом вони не было – и конец… Эй ты, поганый тип, скажи мне свой адрес, я хоть твоей жинке после войны напишу, под какой бочкой тебя зарыли.

На потолке задвигались длинные тени. Кто-то подошел из глубины погреба.

– Ну как? – услышал я голос.

Я не видел говорившего – лампа, которую держал длинноволосый, слепила глаза.

– Шпицли! – крикнул Черный. – Самый настоящий стопроцентный шпицли. Врал, что словак.

– А тот, второй, говорит – русский.

– Русский?! – Черный расхохотался. – Один словак, другой русский! Пусть они эту песенку споют на том свете невинным ангелочкам. А мы уже кое-что повидали, как-нибудь сможем отличить правду от собачьей брехни.

Длинноволосый поставил лампу на бочку. Теперь я разглядел подошедшего. Это был гот самый низенький плотный усач. Вероятно, он уходил к Комочину – они почему-то держали его в другом месте.

– Может, ты не словак вовсе, а тоже русский? – Черный издевательски ухмылялся.

– Дурак ты! – сказал я. – Мы в самом деле русские. И он и я.

Черный подскочил ко мне, замахнулся кулаком:

– Эта полицейская гадина будет еще меня оскорблять!

– Лежачего не бьют! – усач придержал его руку. – Давай лучше послушаем этого мастера плести небылицы. Рассказывай, какой ты русский.

– Сначала развяжите.

– Видали, чего захотел! – завопил Черный. Я же говорил, он потребует свою пушку обратно.

– Вас здесь четверо. А я один. Боитесь?

– Вдруг у тебя где-нибудь граната запрятана. Очень мы знаем твои полицейские штучки-мучки!

– Брось, Черный, ты же его сам всего обшарил. – Усач склонился надо мной и развязал руки. – Только смотри, не дури! – Он погрозил мне моим собственным пистолетом.

– Где мой товарищ? Ведите к нему.

– Не веди, Фазекаш! – предостерег длинноволосый; стоя на коленях у бочки, он прикуривал от лампы. – Ни в коем случае не веди!

– Зачем тебе? – спросил усач. – Сговориться?!

– Кто у вас старший?

– Вот! – опять – кинулся ко мне Черный. – Шпицли – факт! Так и ввинчивается, так и ввинчивается! Мы уж ему больше сказали, чем он нам. А теперь ему еще старшего подавай!.. А вот хочешь, я тебя сейчас выведу на чистую воду? Ты говорил – что словак. Теперь говоришь – русский. Русский, да?

– Я русский.

– Хорошо! – Черный злорадно скалил зубы. – Если ты русский, то скажи, как будет по-русски «здравствуй».

Я сказал.

– О! Смотри!.. А «Советский Союз»?

Я сказал и это.

– Выучил, шпицли! Но меня ты не проведешь… Ну-ка, выругайся по-русски!

Он с торжеством посмотрел на своих друзей: мол, глядите, что сейчас будет.

Я выругался – с большим удовольствием. Я послал Черного с его дурацкими придирками так далеко, что если бы он все понял, то, наверняка, взвился бы от ярости.

Но он всего не понял. Только то, что я действительно выругался по-русски.

– Все равно! Он такой же русский, как я цыган!

– Ну, это еще, положим, не доказательство. – Усач посмотрел на Черного с хитрой ухмылкой. – Говорят, за твоей дорогой мамочкой лет двадцать пять назад бегал со своей скрипкой главный цыганский примаш Будапешта.

Длинноволосый и Янчи, тот, скуластый, что проверял мои знания словацкого языка, рассмеялись. Черный зло посмотрел на улыбавшегося Фазекаша, хотел что-то крикнуть, но, передумав, с досадой махнул рукой:

– Янчи, у тебя еще осталось? Дай, подымлю. Он закурил, жадно затягиваясь.

– Что будем с ними делать, дядя Фазекаш? – спросил длинноволосый.

– Не знаю… Придет завтра Аги, сообщим Бела-бачи. Пусть они там решают.

Бела-бачи? Кто такой?.. Я насторожился. Но они больше не упоминали о нем. Да и обо мне вроде забыли. Длинноволосый – они называли его Лаци – вытянулся на широкой скамье и закрыл лицо рукой. Черный, привалясь спиной к бочке, пускал дым через ноздри и зло ругался:

– Подонки! Гады! Жить не дают на свете. В погреб загнали, и тут не дают. Всякую сволочь засылают. А мы сидим, ждем, ждем. Чего ждем, интересно? Когда Чаба с неба свалится, чтобы нам помочь?.. (Согласно старинной легенде Чаба, сын вождя гуннов Аттилы, в критический для венгров момент прискачет со своим войском по Млечному пути к ним на выручку.) Вот накроют нас в этой проклятой дыре, так и сдохнем. Сдохнем!

Длинноволосый Лаци заворочался на своей скамье:

– Заткнись-ка ты со своими пророчествами. Слушать противно!

– А ты подбери уши! – Черный рывком повернулся к нему. – Развесил, как мокрое белье на веревке!

Из глубины погреба донеслись шаги. К нам, прихрамывая, подходил низкорослый крепыш с взъерошенными волосами на лобастой голове.

– Все воюете? Какой счет?.. Дай закурить.

– Ты что ушел? – Фазекаш протянул ему сигарету.

– Не бойся! Спеленал его, как грудняшку.