Во-вторых, ты мне не клиент, а юный мой друг. В-третьих, целый месяц — нет, больше, больше — ко мне не являлся, а тут вдруг приперся…
Я не стал напоминать Вардию, что это он меня к себе не пускал. Я сказал:
— Моя мачеха, Лусена, и я, мы так тебе благодарны…
— Мачеха? Она тебе не мать? — удивился Гней Эдий и тут же стал меня расспрашивать сначала о Лусене, потом о моем отце, затем о нашей жизни в Испании. Он задавал все новые и новые вопросы, хотя, как мне показалось, весьма осведомлен был в том, о чем с таким интересом расспрашивал; и уж наверняка знал историю о смерти моей родной матери, о женитьбе отца на бывшей рабыне, о проклятии Публия Понтия Пилата, моего деда. Всё это он заставил меня рассказывать, требуя подробностей. А потом, сославшись на срочные дела, извинился и попросил «больше не забывать и навещать старика, лучше в полдень, на прандий».
Когда мы во второй раз увиделись — из вежливости я выждал несколько дней, а не на следующий день, как он давеча выразился, «приперся» — на второй нашей встрече Гней Эдий принялся меня расспрашивать о моей родословной: о дедах, прадедах, прапрадедах. А потом снова сослался на срочные дела и велел навещать и не забывать.
В третий раз мой благодетель сначала расспрашивал меня о походе Вара и о так называемом Тевтобургском сражении, а затем сам принялся рассуждать о германской политике Августа, о подвигах Друза, о стратегии Тиберия, о действиях Германика. Когда он умолк, я наконец решился и спросил о том, что мне не терпелось услышать:
— А что было дальше с Фениксом? Ты мне не расскажешь.
— Дальше ничего не было. Я уехал из Рима. Феникс остался, — ответил Вардий и стал меня выпроваживать.
И лишь на четвертый раз, прочтя мне целую лекцию по истории трех Галлий, в самом конце завтрака — я уже собирался откланяться — Гней Эдий вдруг виновато на меня посмотрел и будто бы начал оправдываться:
III. — Я писал ему и из Провинции, и из Лугдуна. Перебравшись сюда, я с каждой оказией отправлял ему письма. Люди были надежные. Они потом докладывали, что прямо ему в руки передавали мои послания, что просили ответа. Но он всякий раз уклонялся: дескать, спасибо, потом напишу… Месяцев семь или восемь длилось молчание с его стороны. И лишь весной следующего года, когда окончился трибунат Тиберия, когда Гай Цезарь был отправлен в Армению, я наконец-то получил от него письмецо. Всего несколько строк. Он меня извещал, что тот человек, с которым я когда-то дружил — Мотылек, Кузнечик и Голубок, — все они давно канули в Лету. А Феникс сгорел окончательно. Его нет, он больше не существует. Так стоит ли тревожить бесплотную тень, обременять людей поручениями, требовать ответа от того, кто ответить не может?.. Такое пришло мне письмо. Без подписи. Но с таким знакомым мне почерком…
Вардий помолчал и добавил:
— Я стал наводить справки. Мне сообщили, что он недавно опубликовал новое сочинение, которое назвал «Лекарство от любви»… Если тебе интересно, я дам почитать… Пойдем. Сядешь в библиотеке и прочтешь. Оно небольшое. А я пока сделаю кое-какие дела. Потом мы с тобой вместе обсудим.
Из экседры мы перебрались в библиотеку. Вардий вручил мне книгу и удалился.
Я это «Лекарство» быстро прочел. И стал разыскивать Вардия. Но номенклатор мне объявил, что к хозяину прибыл один из городских дуумвиров, и они вместе куда-то уехали. Никаких указаний насчет меня Гней Эдий не дал.
Я побежал в школу, решив посетить два последних занятия. Учитель Манций теперь смотрел на меня влюбленными глазами, когда я перед ним представал. Новиодун — город маленький. Многим, если не всем, было известно, что я снова встречаюсь с Гнеем Эдием Вардием и часто с ним полдничаю.
IV. На следующий день, когда я явился на виллу, Вардий сидел в библиотеке за тем самым Пелигновым «Лекарством», которое накануне велел мне прочесть и которое я оставил лежать на столе.
— Ну, как тебе? Какое впечатление? — спросил он, не отвечая на мое приветствие и ведя себя так, словно мы не сутки назад, а только что с ним расстались.
И, не дожидаясь моего «впечатления», сам стал высказываться:
— На мой взгляд — явное понижение таланта. Те же советы, которые он давал в «Науке», только здесь, в «Лекарстве», они как бы вывернуты наизнанку. Я понимаю, он этой поэмкой хотел ответить на ту недоброжелательную критику, которую в некоторой части нашего общества вызвала его «Наука». Но замысел явно не удался. И, как мне сообщили, «Лекарство» покупали намного хуже «Науки».
Я молчал, сочтя неуместным высказываться после того, как Вардий уже высказался.
Гней Эдий меня внимательно оглядел. Затем убрал свиток в ковчег и ушел в «святилище Пелигна». Помнишь? За библиотекой у него было специальное помещение, в котором стоял бюст поэта и хранились его сочинения
Через некоторое время вернулся и протянул мне папирус.
— Это второе его письмо, которое я получил примерно через год после первого. Прочти, если тебе интересно, — сказал Вардий.
Еще бы мне было не интересно! И я стал читать, вслух, потому что я тогда еще не умел читать одними глазами, с закрытым ртом, как читают у нас в Иудее.
В письме говорилось:
«Милый мой Тутик. Сообщаю тебе, что женился. У жены моей каштановые волосы с золотистым отливом, лоб словно из мрамора без единой морщины, щеки — как розы, бледный румянец, заалевшая белизна, улыбка — как луч, а слова — будто музыка. Нос ни прямой, ни с горбинкой, ни римский, ни греческий, неправильный, но чистый по очертаниям, тонкий и умный нос.
Я бы, наверное, не женился на ней. Но за день до того, как меня с ней познакомили, она мне приснилась. Ее привела та самая женщина, которая мне часто являлась во сне. В руках она держала золотую цепь. Она эту цепь набросила мне на шею и на шею той, каштановой, с лучезарной улыбкой, которую привела с собой. Я сразу узнал ее на следующий день, когда состоялись смотрины.
Вот и женился. И не жалею об этом. Прекрасен брак, когда он заключается по благословению Юпитера и в ожидании любви и покоя. Прекрасна жена, которая знает свое место в доме и не ставит себя выше других женщин. Радостна спутница жизни, с которой можно молчать и не надобно слов, чтобы она тебя понимала и ты ее понимал. Моя жена такова.
Она мне награда за мои мучения. Она не Коринна и тем для меня драгоценна. С Коринной взлетаешь в бездну и падаешь в небеса. С Коринной жить невозможно. А мне теперь хочется жить, когда эта простая и милая женщина меня, почти уже сожженного, возвращает к жизни.
Теперь я и о тебе вспомнил.
Радуйся и будь здоров. Феликс».
— Ну как тебе? — нетерпеливо спросил Гней Эдий, едва я кончил читать.
Я и тут не успел ответить, так как Вардий еще нетерпеливее выхватил у меня письмо и, держа его в левой руке, а правой ударяя по папирусу, стал восклицать:
— Видишь? «Феликс» — он сам себе придумал новое имя, потому что считает себя счастливым! И снова сон приснился! На новую станцию вступил. И мне об этом решил сообщить!.. А имени жены не назвал. Как будто она вообще не заслуживает имени! Зато «лоб словно из мрамора», «заалевшая белизна», «умный нос»…
Вардий свернул папирус и ушел в соседнюю комнату, в «святилище Пелигна».
А вернувшись, уселся со мной на кушетку и стал рассказывать:
V. — Я стал наводить справки и кое-что выяснил. Новую его жену звали Руфиной. Она приходилась племянницей тому Руфину, с которым Пелигн когда-то служил и который входил в нашу аморию. Она, эта Руфина, была почти на пятнадцать лет моложе Феликса… Я теперь так буду его называть. А ты привыкай… Когда Руфине исполнилось тринадцать лет, Ливия обратила на нее внимание и включила
