Агнесса встала поздно. В ушах у нее все еще звенела музыка. Она оделась как во сне. Однако сначала, на всякий случай, завесила зеркало покрывалом.

В столовой полдюжины балерин питались одной веточкой сельдерея и над чем-то хихикали.

Был там и Андре. Рассеянно ковыряя еду, он изучал лист с нотами. Время от времени он с видом человека, лишь физически находящегося здесь, в этой суетной столовой, делал взмах ложкой, потом клал ее и записывал несколько нот.

Прямо посреди очередной музыкальной фразы он заметил Агнессу и широко улыбнулся.

— Доброе утро. У тебя усталый вид.

— Э-э… Да.

— Ты пропустила все веселье.

— ….. В самом деле?

— Приходили стражники. Разговаривали со всеми, задавали много вопросов и очень медленно записывали ответы.

— И какие же вопросы они задавали?

— Ну, зная нашу Стражу, можно предположить что-нибудь вроде: «Это ведь ваших рук дело?» Они не слишком быстро соображают.

— О. Значит ли это, что сегодняшнее представление отменено?

Андре засмеялся. Смех у него был довольно приятный.

— Вряд ли. Не думаю, что существуют обстоятельства, при которых господин Бадья отменит представление, — произнес он. — Даже если люди и в самом деле мрут как мухи.

— А почему нет?

Он объяснил.

— Но это же отвратительно! — воскликнула Агнесса. — Ты хочешь сказать, публика приходит именно потому, что может случиться нечто плохое?

— Боюсь, такова человеческая природа. Разумеется, некоторые придут послушать Энрико Базилику, А кроме того… похоже, Кристина становится популярной… — Он скорбно посмотрел на Агнессу.

— Я ничего не имею против, честно, — солгала Агнесса. — М-м-м… а ты давно здесь работаешь?

— Всего несколько месяцев. А прежде… я давал уроки музыки детям серифа клатчского.

— М-м-м… и что ты думаешь о Призраке? Андре пожал плечами.

— Наверное, какой-нибудь сумасшедший.

— М-м-м… а ты не знаешь, он, случаем, не поет? Ну, в смысле, он хорошо поет?

— Я слышал, он посылает нашему директору записочки с критикой. Некоторые девушки утверждают, будто слышали ночью чье-то пение. Но они ведь вечно болтают глупости.

— М-м-м… а в здании случайно нет тайных ходов?

Андре посмотрел на Агнессу, склонив голову набок.

— Кто тебе это сказал?

— Прошу прощения?

— Кое-кто из девушек поговаривает, будто такие тайные ходы действительно существуют. Эти же девушки, разумеется, утверждают, что видят Призрака постоянно. Иногда даже в двух местах одновременно.

— Но почему они видят его чаще других?

— Наверное, ему доставляет удовольствие смотреть на молодых красоток. Они вечно практикуются в самых неподходящих местах. Не говоря уж о том, что от голода они и так полусумасшедшие.

— А тебя разве Призрак не интересует? Ведь в Опере убивают людей!

— Ходят слухи, что все это могло быть делом рук доктора Поддыхла.

— Но ведь его тоже убили!

— А может, он сам повесился? В последнее время доктор выглядел очень угнетенным. Да он и всегда был со странностями. Нервный такой. Однако без него будет трудновато. Вот, я принес тебе старые программки. Может, что-то пригодится, ты ведь не очень давно в Опере.

Агнесса смотрела на него невидящим взглядом.

Был человек — и нет человека. А люди первым делом думают о том, сколько теперь будет проблем и как бы его побыстрее заменить.

Шоу должно продолжаться. Все это говорят. Здесь эту фразу повторяют на каждом шагу. Частенько с улыбкой, но за маской улыбки таится серьезность. При этом никто не уточняет, почему оно должно продолжаться. Но вчера, когда хористы возмущались и требовали денег, все знали, что они все равно не откажутся петь. Это была но более чем игра.

Шоу продолжалось. Она слышала множество историй на эту тему. К примеру, о шоу, продолжавшемся во время пожара, когда ревущее пламя испепелило полгорода, когда на город словно бы из ниоткуда свалился дракон, когда Анк-Морпорк сотрясали кровавые уличные беспорядки. Рухнули декорации? Шоу продолжается. Скончался ведущий тенор? Обратись к зрителям: может, найдется среди них студент консерватории, который знает партию, и дай ему Великий Шанс —паренек с радостью за него ухватится, а предшественник пускай себе стынет за кулисами. Но почему? В конце концов, это ведь не более чем представление. В нем нет ничего такого важного. И все же… шоу продолжается. Все принимают это как данность и даже не задумываются над истинностью или ложностью высказывания. Как будто в головах у людей сплошной туман.

И все же… ночью кто-то учил ее петь. И таинственный незнакомец распевал на сцене, когда все давно уже разошлись. Агнесса попыталась представить себе, что этот голос принадлежит убийце. Не получилось. Может, она тоже заразилась этим туманом в голове и просто не хочет, чтобы это был убийца? Каким человеком надо быть, чтобы, с одной стороны, так тонко чувствовать музыку, а с другой — убивать людей направо-налево?

Агнесса праздно перелистывала старую программку, когда ее внимание вдруг привлекло одно имя.

Она быстро перелистала следующие странички. То же имя встретилось еще несколько раз, в списке исполнителей. Не на каждом представлении и не на главных ролях, но оно было там. Как правило, этот человек играл хозяев гостиницы или слуг.

— Уолтер Плюм? — повторила она. — Уолтер? Но… он ведь не поет?

Протянув программку собеседнику, она указала пальцем на имя.

— Что? О нет! — Андре рассмеялся. — О боги… наверное… наверное, это просто имя такое, вроде как подходящее для программки. Иногда актеру приходится выступать в очень маленькой роли, и, может, он не хочет, чтобы эту роль связывали с его именем… Наверное, в таком случае в программке пишут, что роль исполняет Уолтер Плюм. Во многих театрах есть такое имя. Вроде А. Н. Оним. Удобно для всех.

— Но… почему именно Уолтер Плюм?

— Думаю, это началось как шутка. Разве можно представить себе Уолтера Плюма на сцене? Андре ухмыльнулся. — В этом его дурацком берете?

— А что он сам об этом думает? Ведь используют его имя!

— Ну, вряд ли он против. Хотя кто может знать…

Тут со стороны кухни послышался грохот, хотя больше он напоминал крещендо — долгое растянутое звяканье, сопровождающее начало опрокидывания горы тарелок. Оно продолжается, пока кто-то пытается остановить процесс, обогащается новой, отчаянной темой, когда этот человек осознает, что у него не три руки, и заканчивается «шурум-бурум-шурум» одной-единственной чудом уцелевшей тарелки, вращающейся и вращающейся на полу.

— Уолтер Плюм! — разгневанно воскликнул женский голос.

— Простите госпожа Скоба!

— Он еще цепляется за кастрюлю, проклятая тварь! Отпусти, говорю, жалкое насеко…