Ксении, мои стихи, тихий Дон, тихие глаза Элизы… Ох… Волна обжигающей боли накрыла меня с головой, и вынырнуть не было сил… Закладывало уши, обжигало глаза, разрывало на частицы… Петь и выть. Танцевать и забиться в угол. Кричать. Мне отрезали крылья, а шрамы прижгли синильной кислотой. Дикий приступ боли длился недолго, но, кажется, за этот краткий миг из меня выкачали всю кровь и подменили ее жидким пламенем… Огонь тек, тек по венам, по тканям и сосудам, заполняя каждый вздох лавой и пеплом. Взамен боли на меня навалилась темнота, принесшая все ответы… Толпа бесновалась. Путники, покрытые потом и пылью, только с дороги, еле пробились к центру - увидеть, что же стало достойным такого внимания. Перед ревущими людьми стояла девушка - совсем юная, не старше семнадцати весен, обнаженная, со светлой кожей, которую нещадно терзали лучи солнца. Иуда ахнул - кожа девушки словно светилась изнутри чистотой, и она походила на ангела, сошедшего с небес - такими он представлял их в детстве, моля господа спасти его душу. Из сияющих зеленых глаз катились слезы, и волосы, золотистые, необычайные для Аравии, укрывали ее плечи и голову, точно крылья и нимб. - Блудница, - ревела толпа, - Проклятая блудница… Голос толпы был преимущественно женским. Мужчины предпочитали помалкивать и любоваться обнаженной девушкой, потому как сами не раз пользовались услугами блудницы и греха в том находили крайне мало. А вот жены их - черноволосые, всклоченные, потные, красные от жары, разошлись - и кое-кто уже поднимал камни, чтобы запустить в светлое видение, изукрасить безупречную кожу темными радугами синяков и красными солнцами ссадин. Петр и Павел что-то одобрительно шептали насчет справедливого наказания блуда, и Иуда лишь шикнул на них, чтобы замолчали. Девушку было жалко. Но пока первым никто еще не решался кинуть булыжника… Толпа походила на свору бродячих собак, пыльных, облезлых, которых так много по обочинам дорог тащится за путниками. Оголодавшие, одичалые, они не решаются напасть, пока не кинется одна - и тогда уже вся стая, исходя слюной и тявканьем, бросится на жертву и разорвет ее в куски. И, как собаки, толпа чувствовала страх - он волнами накатывал от жертвы, приторно-сладкий на вкус, как изысканные сорта виноградного вина. Навинн решительно отодвинул лютовавших перед ним женщин, сделал несколько шагов вперед и заслонил собой девушку. Запах страха сменился робкой надеждой, неуверенно пускающей ростки: - Ну? - сказал Ииссус. Голос его звучал над внезапно притихшей толпой уверенно и властно. Чужой, вступившийся за блудницу, был неожиданным элементом в привычной картине дня. - Хотите забросать девочку камнями? Грешница, говорите? Толпа отступила на несколько шагов назад. Иуда обнаружил, что стоит вместе с другими учениками на внезапно оголившемся пятачке утоптанной, сухой земли. Иисус усмехался. Павел, Иаков и Иоанн сделали несколько шагов назад, остальные кинулись к учителю. - Кто без греха, тот пусть первым бросит в меня камень! - выкрикнул Иисус в лицо замешкавшейся толпе. Какая-то женщина подняла было кусок камня, но ее быстро ударил по руке стоящий рядом мужчина и что-то зашептал ей на ухо, горячо, быстро. Девушка, блудница, словно потеряла невидимый, державший ее шест и осела на землю. Толпа рассеивалась - как утренний туман, мужчины поспешно уводили своих жен узкими улочками - к привычной стирке, готовке, чумазым ребятишкам. Представления не будет. Конец. Иуда наклонился к девушке, заглянул в темно-зеленые глаза, словно наполненные прохладой. Густые и на удивление темные ресницы быстро-быстро мелькали, не в силах удержать подступающие слезы: - Ты в порядке? Блудница оттолкнула Иуду и кинулась в ноги Иисусу, закрывая его покрытые мозолями ступни золотым покрывалом волос… - Спаситель… Мой спаситель, да возблагодарит тебя Господь… - Девочка, как тебя зовут? - Мария Магдалена, Спаситель! - Почти как мою мать… Мария… Зеленые глаза сияли заревом зарождающейся влюбленности. 'Балаганщик', - усмехнулся Иуда, - 'Актеришко дешевый'… Мария была удивительно, сказочно хороша и наверняка будет сниться нерешившемуся выступить первым ученику по ночам. Ему едва исполнилось двадцать, а блудница была похожа на легендарную Лилит, какой он рисовал первоженщину в своем юношеском воображении. - Ты должен понять меня, я уже подустал от этого представления, да и истин, которые стоит нести, у меня в запасе не так уж много, - Иисус устало отхлебнул из чаши и заглянул Иуде в глаза. В самую душу. - Но почему именно я, Учитель? Мария Магдалена вошла в комнату тихо, подлила подогретого вина в опустевшие кубки и выскользнула, как тень. На женщине было светлое платье, по последней аравийской моде, почти не скрывавшее изящных изгибов бедер и маленькой, упругой груди. Ее улыбка, адресованная Иисусу, застыла в воздухе искорками костра. - Хороша, а? Нравится? Можешь взять в наследство после моей смерти - от нее не убудет. Блудницы, как это ни печально, редко встают на путь исправления, а пророки редко сообщают точные даты конца света. Иисус еще раз отхлебнул вина. - Почему ты? Потому что в тебе нет слепого обожания, как в них, - он кивнул на окно. Со двора доносился чуть слышный гул - и чем там остальные ученики занимаются? Творят послеобеденную молитву? Играют в карты? Пьют? - Благочестия в них ни на грош, но за ними, да и за тобой, пойдет толпа. Разница в том, что они трусы, потому и не подвергают мои слова сомнению. А вот ты… Ты… Иуда вздохнул. Решение было простым, как засохшая смоковница, годная только для того, чтобы служить почтовым столбом собакам да последним утешением путникам. Согласиться он не мог. Отказаться тоже. - А что, если я откажусь? - Я от тебя отрекусь. Предложу склонять твое имя в уничижительном смысле, но через пару лет тебя забудут, как и сотни других, что отсеялись по дороге. Иуда припомнил, их действительно были сотни. Они шли с ними кто несколько дней, кто месяцев, кто лет - и уходили навсегда, растворялись в небытие, как сгоревшие над огнем мотыльки - ни их имена, ни лица не сохранились в памяти Иуды. - Награда тоже будет соответствующей. Мария! Она вошла, грациозная, как лань, и склонилась к Иуде. Его обдало запахом каких-то терпких заморских духов, женского пота, свежести, оливок и еще чего-то, незнакомого. Губы были мягкие, прохладные, а язык требовательный и умелый. 'Безгрешная Блудница', - мелькнуло в голове у Иуды, 'Где те камни, которые ты могла бы швырнуть в нас обоих?'. Мария Магдалена отстранилась так же легко, как и поцеловала его. Иуда судорожно втянул воздух. - Что я должен сделать, учитель? - Пойдешь к первосвященнику… Он на меня зуб точит давно… Они сидели тесным кружком. Петр не смотрел в глаза учителя - он тихо о чем-то переговаривался с Павлом. Братья Иаков и Иоанн уставились в тарелки. Андрей, Филипп, Варфоломей, Матфей, Фома, Иаков Алфеев, Фаддей, Симон - все они избегали встречаться с Иудой глазами. - Неужели он сказал им? Да как он посмел? - мысли неслись в голове Иуды бурей, песком, поднятым ветром. - Да кто они все такие, чтобы осудить меня? Первосвященник оказался любезен. Час икс назначили за два дня до пасхи - чтобы казнь не вызвала возмущения в народе, и обещал даже заплатить. Плата за предательство составила тридцать серебряников. И воспоминания, воспоминания… - Итак, гражданин Искариота, прозванный Иуда, как вы нам сего грешника укажете? Иуда вспомнил прохладные и терпкие губы Марии и улыбнулся. Впервые со дня разговора с Навинном. - Я его поцелую. И вот сейчас, сидя за одним столом, он ждал, когда же все это закончится. А другие ученики отводили глаза - на тарелках лежал барашек, и большая чистая горница, и стол, за которым все тринадцать разместились без труда - все располагало к разговорам, к смеху. Но лишь Иисус и Иуда были как-то отчаянно, нарочито веселы - и смеялись, и говорили через силу. И вот теперь - эти косые взгляды, и смех встал у Иуды поперек горла. Навин посмотрел на него. В волосах уже блестели серебристые пряди. 'Он стареет,' - подумалось. - Один из вас, ядущий со Мною, предаст Меня, - он сказал это тихо, почти про себя. но все сидящие в горнице услышали. Иуда вздрогнул и почувствовал, как отстранился, стал дальше на целую вечность локоть сидящего рядом Павла. Ученики зашептались - и эхо пронесло надо горницей, над склоненными к блюдам головами: 'Не я… Не я. Это не я!' 'Это каждый из Вас, - подумалось Иуде. - Вы предали его своей слепо верой и своим бессилием, Вы убиваете его ежедневным ожиданием чуда и терзаете требованием говорить Вам истины, которые не нуждаются в словах… А предателем нарекут только меня». - Один из двенадцати, обмакивающий со Мною в блюдо хлеб, - повторил Навин. Голос его звучал устало. Потом пригубил вина и пустил чашу по кругу: - Сие есть Кровь Моя Нового Завета, за многих изливаемая.Я уже не буду пить от плода виноградного до того дня, когда буду пить новое вино в Царствии Божьем. 'Как это на него похоже - кровь вместо вина. Но они все отрекутся от него, все - и только не я,' - Иуда тоже отхлебнул из чашки. У вина был слегка солоноватый привкус, словно в чашу и вправду добавили крови. Павел закричал возмущенно что-то о предательстве и собственной верности, но учитель оборвал его монолог лишь движением руки: - В эту ночь, прежде, нежели дважды пропоет петух, трижды отречешься от Меня, Павел. Иуда не выдержал. Щеки у него горели, и он выскочил на улицу… Во дворе уже ждали, священники, и воины с мечами, и еще какая-то толпа. - Ну? Вам нужна его кровь? Будет вам кровь… Сладкая, как вино… Вы готовы? В горницу они вошли всей толпой. Он подошел к Иисуссу и поцеловал его в лоб - словно прощаясь с умершим. 'Спасибо', - шепнул учитель, и толпа налетела, оттеснила Иуду в сторону. Иисуса связали грубо, жестоко, и, кажется, даже была драка - но взгляд у назаритянина был твердый и уверенный. - С мечами и копьями? Я что, страшный разбойник и убийца? Но его не слушали, толпа напирала, в горнице становилось все теснее. Последнее, что Иуда увидел - потерянный взгляд Марии, тянущей руки в