нотки скучающего по маме мальчика. Мне стало страшно. На меня с классического профиля юного Бога глядели глаза потерянного ребенка. - Поедем домой, Ларс, - сказала я и провела рукой по светлым волосам, выбившимся из хвостика. Ты - не мысль, не небылица, Ты - не вымысел провидца, Ты - мой бред… Это все - всего лишь наш коллективный бред, Чистилище и Отстойник для заблудившихся душ. Мы справимся, Ларс, обязательно справимся, иначе и быть не может. ??.??.??. Поклонение Агнцу Спящий Ларс был похож на ангела - в нем не осталось ничего от того безумного синеглазого демона с моего портрета, который я предусмотрительно столкнула в ящик комода, влетев в квартиру вперед моего мальчика и сославшись на необходимость спрятать кое-какие женские причиндалы. Щеку Ларса разделяла длинная тень от ресниц, похожая на узорный веер - она так же слегка подрагивала, и было видно, что снится моему мальчику что-то совсем неприятное. Мы живем так уже третью неделю. Ничего не происходит - мы брат и сестра, Ганс и Гретель, которые никогда не повзрослеют и не научатся бояться слишком сладких домиков посреди темного леса. Нам же подарили сказку, Ларс, почему у нас остается от нее такой горький осадок? Что же нам делать, Ларс, я ведь тоже хочу отсюда сбежать… Почему мы заперты, Ларс? Небо было безмолвно. Оно не отвечало на мои вопросы, с него не спускались ангелы, трубящие в иерихонские трубы - спал и единственный мой земной ангел… Я закурила сигарету, поставила пепельницу у ног Ларса и почувствовала себя дикаркой, приносящей жертву очень молодому и неопытному Богу. Боже, мальчик мой, что же со всеми нами происходит? Еще 8 447 сигарет назад все было по-другому. Сейчас эти выкуренные сигареты - мой единственный способ отсчитывать время. В этом мире больше вопросов, чем ответов - почему, например, число сигарет в моей еще домашней пачке не меняется - хотя окурки сотнями укоряюще смотрят на меня из пепельницы? Здесь все не так, как должно быть. Здесь все неправильно. Даже у самих сигарет раньше был другой вкус - не такой тяжелый и уставший, как сейчас. Даже дым у сигарет был другим - он не провисал в пространстве комнаты длинными рваными ранами: он поднимался в виде облаков другого, изящного и легковесного мира старых сказок братьев Гримм к потолку и повисал там, как поднятый перед спектаклем занавес. Даже у фаянсового блюдца-пепельницы, стоящего на краю стола, было другое выражение лица - выражение случайного свидетеля чужого секса, растерянное и задумчивое… А сейчас это блюдце смеется надо мной - с моей 8 448 сигаретой. 8 448 сигарет назад была осень. Листья только начинали ржаветь, как пораженные смертельной болезнью - от сердцевины к краям: медленно расползающиеся раковые метастазы, вынуждающие умереть старое поколение листьев, но сохраняющие их память и душу в самом дереве. Я хотела бы превратиться в такой лист - умирающий и рождающийся заново каждый раз, когда порыв осеннего ветра заиграется с волосами своих многочисленных рыжеволосых любовниц. Но я не хотела бы жить вечно… Пепел моей 8 449 сигареты, крошащийся, жемчужно-серый, выписывает в воздухе реквием по несчастной девочке Ирине, на легкую тень которой, еще живущую во мне, я опустила блюдце с горкой окурков. Окурки рассыпались, и пол теперь стал похож на поле боя - такое, какие его показывали в черно- белом советском кино; окурки сигарет были трупами моих солдат, погибших в неравной битве меня с моими воспоминаниями… По сути, эти мои сигареты-солдаты и рождены были где-то далеко, прошли через руки сборщиков табака и фабричные железные объятья только для того, чтоб пасть в этой неравной битве. Я смела трупы сигарет и останки бабочки и выкинула за окно… опустить их в мусорное ведро показалось мне кощунством, надругательством над чужой смертью… Пепел 8 449 сигарет назад тоже был другим. Он был похож на запекшиеся губы - от жажды или от страсти - губы, дожидающиеся стакана воды или чужого поцелуя, утомленные, запыленные… Сейчас пепел стал похож на пыльцу с крыльев мертвой бабочки, пережившей зиму в царства Маб, чтобы быть раздавленной дешевой фаянсовой пепельницей с абстрактным узором из красных и желтых треугольников по краю… Эти треугольники напоминают мне клинопись, зашифрованное послание древних миров, предрешившее мою судьбу еще 8 449 с половиной сигарет назад. Если б я только могла прочесть, расшифровать и объяснить мне надпись! В темноте светится сигарета - красно-оранжевый глаз Саурона, который вглядывается в меня, пытаясь отыскать никогда мне не принадлежавшее кольцо всевластия, а заодно рассказать о том, как сладостно быть Королевой Теней в мире, куда никогда не заглядывает солнце. 8 449 сигарет назад я не думала о том, что это так сладостно - быть Королевой Теней и уметь прятать глаза от солнца. А вот мои глаза сейчас похожи на зеленые шарики на кончике английских булавок, с силой вдавленный в бледно-желтую подушечку для иголок, вышитую ярко-красными нитками. По моим глазам почти наверняка можно подсчитать количество выкуриваемых сигарет - число которых давно уже превысило число часов в слившихся в один-единственный пепельный вечер суток моей жизни… Зажигалка, поднесенная к 8 500 сигарете, обжигает пальцы. Пальцы дрожат и не могут удержать в плену маленькую изящную фигурку зажигалки, переламывают тонкую талию 8 500, юбилейно-обреченной сигареты. 8 501 сигарета зажигается сразу. Я курю, чувствуя себя посетительницей провинциального зала ожидания с жесткими пластмассовыми креслами - 8 501 сигарета горчит, как 'Беломор', и у меня кружится голова, а в ушах начинают гудеть рельсы, напевая одну из кружевных пьесок Сибелиуса, и 'с-ту-чат-на-с-ты-ках' составы вагонов. 8 501 сигарету назад я приняла бы этот стук в ушах за признак приближающихся слез, но сейчас только привычно стряхиваю пепел 8 501 сигареты в пепельницу и закрываю глаза, стараясь переждать проходящий состав, мысленно считая вагоны. Надпись 'Light' на пачке - такая же обманщица, как и я… Но какая разница, будут ли целы легкие, и без того где-то далеко в чужой земле изъеденные червями? У 8 502 сигареты вкус поцелуя Ларса. Я тушу ее, только начатую, о край блюдца, на миг стирая кусочек древне-финикийской красно-желтой фразы, несущий главный смысл моей жизни. Наверное, в этом кусочке клинописи написано, что я еще жива - это именно та часть, в которую мне больше всего хочется верить. Почему мы здесь, Ларс? Кому это нужно, мой мальчик? Ларс молчал. Только ресницы продолжали судорожно подрагивать - так же судорожно, как и мои разбегающиеся мысли. - Ларс, ты знаешь, что такое смерть? - сама для себя неожиданно ровным голосом спросила я. Ларс медленно поднял голов, словно выныривая из рваного действа своего сна. Мои слова показались ему нелепым розыгрышем - он улыбнулся мне и попробовал пошутить. - Мы все это знаем, Ирр… - Ларс, - повторила я, - А ты сам знаешь, что такое смерть? Мне действительно нужно знать, что это такое - для тебя. - Зачем?! Зачем это тебе именно сейчас?! Это такие глупости, Ирр, мы уже умерли, значит, никогда не умрем - и будем вечно счастливы…- решительно оборвал он, обнимая меня за плечи. - Не смей даже думать о смерти, слышишь, не смей!!! Вечно счастливы, Ларс? Какие глупые мальчишеские бредни! Разве мы сейчас счастливы - в нашем полусуществовании, когда хочется выть на нарисованную воображением луну? Мы все здесь слишком много грезили о смерти - думаешь, я не догадываюсь, кто попадает в это дурацкое Чистилище? Самоубийцы, Ларсик… Сколько тебе лет на самом деле, Ларс? Молчи… Я сама вижу все. Четырнадцать. Если б дома остался - через месяц было бы пятнадцать… Скучаешь по маме? Еще бы! Я вот тоже скучаю, Ларс… Я почти материнским движением растрепала светлые волосы и грустно улыбнулась. Уж чем-чем, а педофилией я никогда не страдала. Если б все было по-другому, Ларс, если б ты был хотя бы на пару лет постарше… Но, наверное, здесь это совсем не важно - мы никогда не увидим своих надгробий с их определенностью в цифрах… Ларс потянулся ко мне, обнял и мы не услышали, как с громом опрокинули пепельницу - пепел осел на его белоснежные и мои рыжие волосы. Дым висел в комнате над нашими головами и благословлял наши поцелуи.

…Признаться, я очень скоро забыла тот странный полуночный разговор. Вот только Ларса поцеловать мне хотелось все реже, но я просто улыбалась ему усталой улыбкой тридцатилетней женщины, в которую по недоразумению влюбился мальчишка. И он скоро перестал оставаться ночевать у меня на белых смятых простынях, так задумчиво пахнущих нашими телами, все чаще приходил под утро, довольный, усталый и смущенный, а я снимала с его плеч тонкие черные ниточки - свидетельство чужого присутствия. - Ирр, мне кажется, нам надо поговорить… - О чем, Ларси? - Ты делаешь вид, что не ревнуешь… Но Кэт - она такая… Вам надо познакомиться… На следующий день они пришли вместе - Ларс и яркоглазая девочка, похожая на черного котенка, которую я видела с ним в самый первый раз. Я натянуто улыбнулась - Кэт была вызывающе, не по-человечески красива - точеный профиль, изящные ушки, темные ресницы. И - прикушенные губы. Будем знакомиться, кошка? - Ирина, это Кэт. Точнее, Ксения. Она пишет стихи для моих песен… И сама поет. Ты не подумай, мы все это время вместе репетировали… - Вот как? Кэт? Ксюша? Может, Вы что-нибудь споете? - я попыталась собрать воедино все свои навыки полусветских манер. Получалось плохо - манеры не желали собираться в кучу и выдавали во мне простофилю-провинциалку, растерявшуюся на королевском приеме и оттого язвительную. Ларс посмотрел на меня с упреком. Котенок взяла в руки давным-давно поселившуюся у меня ларсову гитару, подтянула струны и запела тихим, но очень мелодичным голоском, похожим на перестук капели. Голос был до боли знакомый, хотя, готова поклясться, я эту девочку с огромными зрачками и карими, с золотом, глазами, никогда раньше не видела.