Антоний на другой день, когда обсуждение возобновилось.

— Мои тоже, если создастся впечатление, что я проиграл, — парировал Октавиан.

— И мои легионы, и Планка, и Поллиона, — сказал Лепид.

— Планку и Поллиону хватит консульства в ближайшем будущем, — резко сказал Антоний. — Достаточно нас троих.

Большую часть ночи он провел в раздумьях. Он был далеко не дурак, чтобы не осудить в себе импульсивность, гедонизм и отсутствие интереса к политическому решению споров.

— А почему бы нам не разделить руководство Римом более или менее поровну между нами тремя? — спросил он.

— Это звучит интересно, — сказал Октавиан. — Продолжай.

— Хм… Ну… Никто из нас не должен быть выше, чем консулы, но вместе мы должны иметь большую, чем они, власть. Знаете, словно мы… хм… втроем делим диктаторство.

— Ты отменил диктаторство, — тихо напомнил Октавиан.

— Правильно, и я не жалею об этом! — зло огрызнулся Антоний. — Я только хочу сказать, что Римом не могут управлять сменяющиеся каждый год консулы, пока мы не покончим с освободителями. Но один диктатор слишком оскорбителен для всех, кто ратует за демократию. Если мы трое будем делить диктаторский пост, тогда мы сможем и контролировать друг друга, и управлять Римом разумно, в чем он весьма нуждается в данный момент.

— Объединение, — сказал Октавиан. — Три человека. Triumviri rei publicae constituendae. Три человека объединяются, чтобы навести порядок в Республике. Да, в этом есть смысл. Это успокоит сенат и очень понравится плебсу. Весь Рим знает, что мы приготовились к драке. Представляете, как великолепно это будет выглядеть, когда мы трое вернемся в Рим лучшими друзьями и все узнают, что наши легионы спасены и здоровы! Мы всем покажем, что римляне могут решать разногласия, не прибегая к мечу, что мы больше заботимся о римском народе, чем о своих амбициях и о себе.

Они откинулись в своих курульных креслах и посмотрели друг на друга с огромным удовлетворением. Да, это замечательно! Новая эра.

— Это также покажет народу, — добавил Антоний, — что мы — истинное правительство Рима. Не будет больше недовольства гражданской войной, когда мы пойдем на Брута и Кассия. Это была хорошая идея — обвинить освободителей в измене, Октавиан. Мы можем заявить, что боремся не против равных нам римлян, а против людей, которые отреклись от отечества.

— Мы сделаем больше, Антоний. Мы разошлем агентов по всей Италии, чтобы усилить возмущение у людей убийством их любимого Цезаря. И когда экономическое положение ухудшится, мы сможем обвинить Брута и Кассия, которые забрали себе доходы Рима.

— Экономическое положение ухудшится? — испуганно переспросил Лепид.

— Оно уже ухудшается, — решительно ответил Октавиан. — Ты губернатор, Лепид. Ты должен был бы заметить, что посевы в твоих провинциях в этом году не взошли.

— Я не был в своих провинциях с начала лета, — смутился Лепид.

— А я заметил, что стало вдруг очень дорого кормить легионы, — сказал Антоний. — Засуха?

— Везде, включая Восток. Значит, у Брута и Кассия тоже.

— Ты хочешь сказать, что у нас закончатся деньги, — проворчал Антоний, зло посмотрев на Октавиана. — Ты украл военные деньги Цезаря, значит, ты сможешь профинансировать нашу кампанию.

— Я не крал этих денег, Антоний. Я потратил все свое наследство на содержание моих легионов, когда прибыл в Италию, и был вынужден взять еще денег в казне, чтобы частично заплатить премии. Я все еще должен моим людям и еще долго буду им должен. Я не имею понятия, кто взял деньги, но не вини в этом меня.

— Тогда это Оппий.

— Вряд ли можно быть в этом уверенным. Скорее, тут хорошо нагрел руки какой-нибудь хитрый самнит. Решение не в прошлом, Антоний. Жизненно важно, чтобы у римлян было достаточно хлеба и развлечений, а две эти вещи очень дорого стоят. К тому же нам нужны легионы для битв. Как думаешь, сколько нам их понадобится?

— Не менее сорока. Двадцать пойдут с нами, еще двадцать останутся в гарнизонах. На Западе, в Африке, по ходу марша. Плюс десять — пятнадцать тысяч кавалеристов.

— Считая нестроевых солдат и не говоря уже о лошадях, это свыше четверти миллиона ртов. — Большие серые глаза остановились и словно остекленели. — Задумайтесь о количестве зерна, нута, чечевицы, бекона, масла. Миллион с четвертью модиев пшеницы в месяц… по пятнадцать сестерциев за модий… это… это семьсот пятьдесят талантов в месяц за одно лишь зерно. Другие продукты удвоят эту сумму, а может быть, и утроят… при этакой засухе.

— Каким фантастическим снабженцем ты был бы, Октавиан! — заметил Антоний с усмешкой в глазах.

— Шути, если хочешь, но я говорю, что нам это не по карману. Рим и Италию надо кормить. Ответьте мне — как?

— Я знаю способ, — нарочито небрежно сказал Антоний.

— Я весь внимание, — сказал Октавиан.

— Давно бы так!

— Ты закончил с шутками?

— Да, потому что остальное серьезно. Мы введем проскрипции.

Последнее слово упало в полнейшую тишину, нарушаемую только слабым плеском реки, шорохом тополиных золотых листьев, ожидающих зимних ветров, чтобы устлать собой землю, дальним гомоном тысяч солдат и ржанием лошадей.

— Мы введем проскрипции, — эхом откликнулся Октавиан.

Бледный, трясущийся Лепид чуть не потерял сознание.

— Антоний, мы не посмеем! — выкрикнул он.

Красновато-карие глаза свирепо уставились на него.

— Успокойся, Лепид, не будь дураком еще большим, чем тебя сделали папаша с мамашей! Как по- другому во время засухи мы можем добыть денег для государства и армии? Да и без засухи тоже?

Октавиан погрузился в раздумье.

— Мой отец, — сказал он наконец, — был знаменит своим милосердием, но именно оно и убило его. Большинство убийц были им прощены. Если бы он их убил, где были бы Кассий и Брут? Определенно не там, где сейчас, причиняя нам беспокойство. Рим имел бы все восточные деньги и мог бы спокойно посылать транспорты через Эвксинское море в Киммерию в тех случаях, когда зерна больше негде купить. Я согласен с тобой, Марк Антоний. Мы введем проскрипции, как это делал Сулла. Награда в один талант для доносчика. Для раба еще и свобода. Но мы не сделаем ошибки, не будем документировать наши выплаты. Зачем давать какому-нибудь честолюбивому плебейскому трибуну шанс пойти по следу наших осведомителей? Проскрипции Суллы дали казне шестнадцать тысяч талантов. Вот наша цель.

— Мой дорогой Октавиан, ты постоянно меня удивляешь. Я думал, что мне придется тебя уговаривать, — улыбнулся Антоний.

— Прежде всего я здравомыслящий человек, — улыбнулся Октавиан. — Проскрипции — единственный выход. А еще они дадут нам возможность отделаться от врагов, как от реальных, так и от потенциальных. Тех, что симпатизируют республиканцам или убийцам.

— Я не могу согласиться! — простонал Лепид. — Мой брат Павел — ярый республиканец!

— Значит, мы внесем в проскрипции твоего брата Павла, — сказал Антоний. — У меня тоже есть несколько родичей, которых придется внести в эти списки. Некоторые родня и кузену Октавиану. Например, Луций Цезарь, мой дядя. Он очень богат, но мне он не помогал.

— И мне, — кивнул Октавиан. Он нахмурился. — Однако я предлагаю не делать слишком уж одиозных шагов. Ни Павел, ни Луций как личности нам неопасны. Мы лишь конфискуем их имущество и финансы. А пожертвуем самыми дальними из наших кузенов.

— Решено! — воскликнул довольный Антоний. — Но Оппий умрет. Он украл деньги Цезаря. Я теперь знаю.