боится больше всего.

— Мне будет не хватать нашей переписки, — сказал Аттик, не зная, что еще сказать. — Все твои письма ко мне я храню.

— Хорошо. Опубликуй их, когда сможешь, пожалуйста.

— О, я опубликую их, Марк. Я их непременно опубликую.

После этого Цицерон совсем ушел из общественной жизни, не выступил ни с одной речью, не написал ни одного письма. Узнав об образовании триумвирата в Бононии, он уехал из Рима, оставив верного Тирона наблюдать за происходящим и периодически сообщать ему обо всем.

Сначала он поехал в Тускул. Но старый сельский дом был полон воспоминаний. Туллия, Теренция, любящий развлечения сын. Воин. «Хвала всем богам, что молодой Марк теперь с Брутом! Молю их, чтобы Брут победил!»

Когда Тирон в срочной записке сообщил ему, что вывешены проскрипции и что его имя стоит там первым, он собрал вещи и кружными путями потащился на свою виллу в Формиях. Этот город стоял возле моря. Паланкин — очень медленное средство передвижения, но что делать, если оно было единственным, в каком ему не делалось плохо. Цицерон хотел нанять в Кайете, ближайшем порту, корабль и уплыть на нем к Бруту. Или, может быть, к Сексту Помпею на Сицилию — он не знал, что решить.

Казалось, Фортуна помогала ему, ибо в гавани Кайеты стоял свободный корабль. И хозяин корабля согласился взять его, оглашенного, на борт, несомненно зная о новом статусе пассажира, ведь проскрипционные списки были разосланы во все города.

— Но ты — Марк Цицерон, а это особый случай, — сказал хозяин. — Я не могу предать одного из величайших людей Рима.

Однако на дворе был декабрь, он только начался. Зима принесла шторма, дождь и снег. Корабль вышел в море, но его отнесло к берегу. И так раз за разом, хотя его хозяин упорно не желал сдаваться, уверяя, что уж до Сардинии-то они могут доплыть.

Ужасная депрессия навалилась на Цицерона, такая слабость, что он вдруг понял: нет, Марку Туллию Цицерону покинуть Италию не суждено. Слишком крепки незримые нити, связывающие его с ней.

— Направь корабль в Кайету и высади меня на берег, — сказал он.

И послал срочно слугу на свою виллу, которая находилась в миле от берега, в Формиях. Тот вернулся через три часа после рассвета с паланкином и носильщиками. Промокший и трясущийся Цицерон вскарабкался в свое укрытие, откинулся на подушки и стал ждать. Будь что будет. Шел седьмой день декабря.

«Я умру, но, по крайней мере, умру в стране, для спасения и процветания которой я так усердно и много трудился. Я урезонил дворового пса Катилину, но потом Цезарь своим выступлением свел мою победу на нет. Я не действовал неконституционно, я не казнил без суда врагов Рима! Даже Катон это утверждал. Но речь Цезаря подействовала как жернов на многих, и кое-кто после нее стал смотреть на меня с презрением. С тех пор моя жизнь стала тенью, фантомом, только борьба против Марка Антония привнесла в нее какую- то бодрость. Но я устал жить. Я больше не хочу выносить эту жизнь, ее жестокость, ее гримасы».

Гай Попилий Ленат и его люди увидели паланкин, медленно поднимавшийся в гору, спешились и окружили его. Центурион Геренний вынул меч длиной в два фута, острый как бритва. Цицерон высунул голову из паланкина, чтобы посмотреть, что творится.

— Нет-нет! — крикнул он своим слугам. — Не пытайтесь меня защитить! Спокойно сдайтесь, чтобы спасти свои жизни. Пожалуйста, я прошу вас.

Геренний подошел к нему, поднял меч вверх, к затянутому тучами небу. Глядя на него, Цицерон заметил, что цвет клинка тоже серый, но более тусклый, более темный, чем небосвод. Он положил ладони на край паланкина, высунул плечи и вытянул шею как можно дальше.

— Руби сразу, — сказал он.

Меч опустился, и сильный точный удар отделил голову Цицерона от тела. Хлынула кровь, тело напряглось, по нему пробежала короткая судорога. Голова упала в грязь, немного прокатилась и остановилась. Слуги причитали и плакали, но люди Попилия Лената не обращали на них внимания. Геренний наклонился, ухватил голову за прядь волос, которую Цицерон отрастил на затылке, чтобы зачесывать ее наверх, скрывая лысину. Солдат протянул коробку, и голову бросили в нее.

Наблюдая за этим, Ленат не видел, что двое его людей принялись вытаскивать тело из паланкина, пока не услышал звон вытаскиваемых из ножен мечей.

— Эй, что вы задумали? — крикнул он.

— Он был левшой или правшой? — спросил солдат.

— Я не знаю, — ответил Ленат.

— Тогда мы отрубим обе руки. Одной из них он писал про Марка Антония ужасные вещи.

Ленат подумал и кивнул:

— Валяйте. Положите их в коробку и едем.

Они отправились в Рим. Ехали без остановок, их лошади были в пене и задыхались, когда доскакали до дворца Антония на Каринах. Пораженный управляющий провел ночных посетителей в перистиль. С коробкой в руках Ленат прошел в атрий. Там ждали Антоний и Фульвия в ночных рубашках, еще не совсем проснувшиеся.

— Я думаю, ты хотел этого, — сказал Попилий Ленат, протягивая Антонию коробку.

Антоний вынул голову и высоко поднял ее, смеясь.

— Наконец-то я достал тебя, мстительный старый хорек! — крикнул он.

Без всякого отвращения Фульвия вскинула руку.

— Дай ее мне, дай мне, дай мне! — визжала она, но Антоний, смеясь и дразня жену, держал голову так, чтобы она не могла до нее дотянуться.

— Мои люди принесли тебе еще кое-что, — сказал Ленат. — Загляни в коробку, Антоний.

Фульвии удалось завладеть головой. Антоний вынул обе руки и стал рассматривать их.

— Мы не знали, левша он был или правша, поэтому принесли тебе обе. На всякий случай. Как сказали мои люди, какой-то из них он писал о тебе ужасные вещи.

— Ты заработал еще один талант, — усмехнулся Антоний.

Он посмотрел на Фульвию, которая, положив голову на консольный столик, что-то искала среди свитков, бумаг, чернил, перьев и восковых табличек.

— Что ты делаешь? — спросил Антоний.

— Ага! — воскликнула она, беря в руки стальной стиль.

Глаза Цицерона были зажмурены, а рот, напротив, открыт.

Фульвия сунула туда свои длинные гибкие пальцы, напряглась, торжествующе вскрикнула и дернула. Язык Цицерона, подцепленный острыми ноготками, вывалился наружу. Фульвия крепко ухватила его за кончик, еще раз поддернула и зафиксировала стальным стилем. Перечеркнувший мертвый рот стерженек не давал языку убраться внутрь.

— Вот что я думаю о его болтовне, — сказала она, с удовлетворением любуясь результатом своих усилий.

— Заключи это в деревянную рамку и прибей к ростре, — приказал Антоний Ленату. — Голова в середине, по бокам руки.

Итак, утром проснувшийся Рим увидел на ростре руки и голову Цицерона.

Завсегдатаи Форума были в шоке. Еще в свои двадцать лет Цицерон шагал по этим каменным плитам, и с тех пор ему не было равных как оратору. Какие суды! Какие речи! Чудо, восторг!

— Но, — сказал один завсегдатай, утирая слезы, — дорогой Марк Цицерон, ты продолжаешь главенствовать на Форуме.