её жен. полу? Но ведь и без того не было человека тише воды, ниже травы, чем Гудрун! Где главный источник этого наполнения гумусом? Глубоко, как сквозь слои семян и растений, студентка зарывается в свой собственный вычет, который покрывался лишь несколько раз в жизни и лишь обманчивой голубой дымкой, потому что ведь долго с ней оставаться никто не хотел. Так, теперь всё снова вычтено, пора заново наполнять кингстоны. Гудрун скрючивается и вдруг запускает в себя всю руку целиком! Какой это изношенный шланг, эти конечные морены, которые вползли оползнями в её тело или были кем-то задвинуты туда, вот расширяется каверна, и всё так странно слякотно, так мягко, нет сомнений, здесь находится один из самых угрожающих районов её маленькой населённой области, земля добралась досюда, этого Гудрун в своей пространственной планировке не учла, когда шла к тому, чтобы красиво обустроить своё тело в могиле и подыскать себе мебель, которую она хотела бы там установить; она не подумала о том, что всё это может пасть ниц перед лицом времени, и вот вам главная воротная вена для всей этой давки: Гудрун Бихлер по локоть углубилась в своё собственное тело, она даже смогла раскрыть там ладонь. Каверна. Дыра. Ноющая боль в запястье, как будто Гудрун изнутри своего тела была укушена неблаговидным животным, которому не было видно в темноте. Отвесные стены её гробовой дыры тоже требовали неотложной поддержки и подпорки, в противном случае тело Гудрун рухнет от её же руки и погребёт её под зыбучими песками и валунами! Такое произошло позавчера с автобусом мюнхенского транспортного предприятия, он провалился сквозь землю, на которой он всегда так мягко покачивался в своих сношениях и в которую окунал свои стопы, ибо все колёса слишком часто неподвижно стояли в пробках. Я говорю: супер! — если потом происходит то, что ты себе выдумал. Ау, но этот укус был, собственно, не такой острый, и следующие укусочки тоже, ибо зуб хищного зверя вечности такой острый, что почти не больно, когда он делает фас, но всё же потом эта саднящая боль, жизнь — огрызающийся грызун, который бежит вниз по руке, а оттуда с плюхом спрыгивает на землю, как будто в теле у него больше нет ни малейших обязательств. Он холостой, собирает последние наблюдения, мысли, хочет, может быть, ещё написать письмо владелице зоомагазина, что стало из Твари, эта морская свинка тоже сдала выпускные экзамены, ах, что там: живейший интерес к красивому телу и его половым частям, для того мы и здесь, наконец, мои дамы, самое время! Поэтому Гудрун ещё раз подступает к открытому окну, рука у неё от боли, а может, и потому, что она была перемазана в таком количестве жидкости, сама выскользнула из ножен влагалища, перед нею уже собралась небольшая кучка земли, и на этот холмик полёвки капает, струится, теперь кровь течёт уже на доски пола, и Гудрун, ещё раз с любопытством выглядывая наружу, изменяет сама себе с суетностью, которая висит у неё на груди, словно глиняная походная фляжка, и она её все эти годы безрассудно вливала в себя; она одним движением смахивает с ночного столика свои книги, мысль отсвечивает на Гудрун; не будь она скалой, возвышением, тогда мысль не могла бы этого, пока! — и тогда она пристёгивает верёвку к ошейнику, чтобы до Ничто дошёл смысл этой прогулки в смерть, в наши дни можно получить за полцены дыхательную, ароматическую смерть! И в то время как Гудрун вытягивает шею, чтобы посмотреть, что это там, внизу, сизоватое, спокойное, невозмутимое и немножко надутое, как маленький язык колокола, выглядывает из буль-булькающих кожаных штанин двух молодых мужчин на холодный газон, по одной птичке у каждого, по ящерке ли, неважно, рассматриваешь буквально сложное, раз уж так сложилось, что можешь прогуляться дотуда своим неопытным взглядом, ей давят на безводные шары глаз несколько тысяч тонн земли. В этой разведке Гудрун припомнят, где последняя капля от застолья, времени у тебя не так много, сейчас же отправляйся! И Эдгар, который знает Гудрун, предъявляет свою последнюю каплю, и даже если очень постараться, без пяти двенадцать уже ничего не успеть. Что Гудрун бросается в глаза, так это синева глаз Эдгара, и потом её взгляд опускается и забивает, в последний раз, но хоть кость члена Эдгара заводится от окостеневшего взгляда Гудрун, отпадает от мяса и карабкается вверх, потягивается и взывает к её любованию, и в то время как Гудрун силится что-то сказать, образовать слово, да, хотя бы одно, последнее, поднимает ко рту окровавленную руку, как будто боится подавиться этой толстой белой костью, которая вонзается ей в лицо, чуть ли не сквозь все этажи, она должна иметь член этого человека, она должна, она должна, именно потому, что он ускользает от всякого понимания и есть нечто красивое, что она хотела бы получить в подарок, но она больше не получит достаточно времени, чтобы ещё раз получить свой уже однажды полученный отказ в присутствии, Эдгар Гштранц поднимает своего гуляку, высоко поднявшего головку, смеясь, непринуждённо высоко, а с чего бы ему быть принуждённым, ведь он открыт для любого отклика: толпа на обочине трассы неистовствует, одних только посещений сауны было тысячи, смотрите на меня, дружится, братается он с обоими своими товарищами и потом в повторный раз отдаёт стене дома честь своей жёлтой струёй, помимо этого у него сейчас нет никаких важных дел, потому что важен только он один. К этой воде идёт природа и ищет, в чём её суть, и любая природа находит в этой воде что-то своё. Но эта вода — не вода, а кровь, пожаротушитель- опрыскиватель был включён на полную кровь. И вверху, в самой маленькой комнате этого пансионата, в то же самое время кровь вырывается из запястий Гудрун Бихлер, она барабанит по полу в тоне естественности, она низвергается, человеческое влияние прекратилось, но человеческий прилив всё ещё действует.

Часто кровь бежит в нас целые дни напролёт, а мы этого даже не замечаем. Но если вдруг такое её количество вырывается с достойной удивления силой, как буря и гроза, то уж можно, хоть и сам в этом виноват, поневоле вспомнить в своей нужде про место, единственное, где кровь можно успокоить. На помощь, я истекаю кровью, кричит почти беззвучно Гудрун Бихлер — включите приёмники погромче, — из её горлового аппарата идёт лишь слабенький глухой тон, а поскольку Лесси сейчас нет дома, приходится ей, Гудрун Б., самой позаботиться о помощи. Она слышит деревянный стук подошв девушки, всегда одни и те же туфли в одно и то же время (к сожалению, это не бесшумные сандалии ловца человеков!) в коридоре, тем не менее что за спасительный слабый звук! Человек, который спешит к ней на помощь, спасение, больница, станция плачущих женщин иерусалимских — это ещё не конечная станция! Эдгар в своём весёлом оснащении «поверни и пей» давеча ведь протянул ей свою соломинку, но она не дотянулась, — я имею в виду, она была протянута вовсе не ей, может она и смогла бы возместить ей её потерю жидкости, если бы Гудрун полакомилась из неё, как знать, но кто не хочет, тот уже имеет. Кровь Гудрун барабанит по полу — ради бога, помогите же мне! — давление в сосудах Гудрун падает рапидом, одновременно ускоряется пульс. Сердце хуже снабжается кровью через коронарные артерии. В этой ситуации ЭКГ показала бы ишемию сердечной мышцы. А недостаточное снабжение сердечной мышцы опять же ведёт к ослабеванию пульса. Если давление крови и частота сердцебиения ниже критического значения, это ведёт к недостаточному снабжению мозга кислородом и сахаром. Потеря сознания. Смерть мозга. Самая пора, по крайней мере брачная пора, сочетаться с господом Иисусом, я тут вспомнила, вчера опять два человека сгорели заживо! Подумайте об этом, ибо медленнее бьющееся сердце может, даже без прогрессирующей аритмии, просто остановиться. Циркуляция крови и дыхание останавливаются, это может, если повреждён крупный сосуд, произойти за несколько минут. Шаги горничной приближаются, стук подошв уже совсем близко, у самой двери, бедняга, должно быть, целый день на ногах и бегом, вверх по лестнице, вниз по лестнице, из-за ничего и ни за что, но на сей раз беготня будет иметь смысл, и Гудрун может быть в последний момент воспроизведена, да? Наверняка девушка слышит её, Гудрун, сейчас ещё нет, она могла бы крикнуть и в окно, чтобы Эдгар или двое других парней сразу что-нибудь предприняли, но девушка ведь к ней ближе, сейчас она уже перед самой дверью, её деревенская чечётка уже добежала по коридору до неё, до Гудрун! На помощь! Спасите! Там, сразу за дверью, приветливая беседка, которая, конечно же, сразу примет Гудрун, и она из последних сил бросается к двери, распахивает её, чтобы кто-нибудь ей, Гудрун, перевязал руку, вообще-то ведь она уже в обмороке, почти мёртвая; так, вот дверь, сейчас мы её, но тут — что это бросается ей навстречу, страшнее, чем всё, что было до сих пор?

Стена из земли опрокидывается ей в лицо! Молодая женщина, которая вскрыла себе вены, сейчас будет галантно объята и принята её могилой в земле. Да, теперь вниз, к почве! Сейчас прибудет лифт!

За долю секунды до того, как ей распахнуть дверь, собственно прямо в ту же секунду, Гудрун вместо приветливо семенящих шагов деревенской девушки-горничной не столько услышала, сколько почувствовала неописуемый гул, всё заглушающий гром, канонаду, которую никак не могли вызвать деревянные подошвы горничной. Взревела буря, невеста ветра, кто-то сорвал у неё с лица чёрную вуаль, масса воды, которую невозможно себе представить, с жутким воем понеслась через сады, через все растения, деревья и плоды, которые должны были перед ней склониться, и хватило бы мгновения ока. чтобы увидеть, как восходит молоко в корове, вино в лозе и сахар в буряке, говорит бог. И поэтому земля не может по своему усмотрению просто забирать людей: до чего мы дойдём, если мы, люди, будем всё равно что капли на ведре