друга в лицо. Это прикольная одежда, в которой туристы выступают в представлениях, и представление обоих стариков колет глаза белым женщинам. Взлетают грубошёрстные пальто, как вялые вентиляторы, набрасываются на тела, отвратительные до совершенства, чтобы довести трупы до готовности; эти пальто так долго носили, что они сохраняют форму этих людей, — к сожалению, им не удаётся придать своим владельцам другой вид. Так и приходится им в старом виде входить в поток многая лета.
Теперь настало время сказать: в Верхней Австрии особенно много преступников, которые перегружают наш исторический счёт. Ну, для двоих из них жизнь потеряна, а одежда осталась. Мёртвые прикрыты, под покровом темноты их останки предаются ангелам, чтобы те собрали всю произведённую этими людьми тьму в отдельную парашу и потом, вёдрами, слили куда-нибудь, где водится ещё больше мёртвых, принимая в земле грязевые ванны. Теперь им придётся научиться любить ближнего. Старик изворачивается так и этак, будто на дистанционном управлении, он не более чем игрушечная машинка, и обе женщины проливают новый свет на проблему автоматики: на щеках старика проступают пурпурные пятна, тот знак нелюбимых человеческих масс, которые уже десятилетиями упорно ждут ответа, да, и он уверенной хваткой ставит железную кроватную решётку под высокое напряжение и подвергает себя и свою спутницу электрической казни, пока эти два куска, старого сала не зажарились, с вонью, неаппетитно спёкшись. Так, два куска жаркого высятся на подиуме кровати и уже процеживается сквозь сито, о Гермас, ангел, рождённый по неведенью, о глаз огня, хоть ты, к примеру, в гневе брось сверху ещё твои два яйца, а мясо сегодня бесплатно! Публика, питающая интерес к сериалам, больше не тянет жилы из матерей, а больше следит за тем, что скажет им еда, но она тоже не говорит больше ни о чём другом. Костры летнего солнцеворота брызжут насмешками, а вот и молодые поют, вращая свои шампуры. Они добудут себе кого- нибудь с горных вершин. Другие подхватят мысль подхватить немецкую песню, как будто и они уже угодили в котёл предвыборной борьбы за их партию мальчиков: так как они хотят собрать всех невинных и тащить их на праздник ягнят, из окровавленной шерсти которых они собираются заказать себе вязаные белые жилетки. Ноги нелюдей топают по росе, но для двух этих старых, некогда видных людей любая выборная помощь запоздала. Да, кто имеет выбор, тот имеет муки, я хотела сказать, муку (да что там муку, само бытие, но лишь при условии, что другие НЕ могут быть!). Я так рада, ибо сегодня состоится костёр летнего солнцеворота, будут читать стихи, и все мысли брутально собьются под каблуками сапог. Поднимется облако чёрной муки, завалит ноги по лодыжки и затмит огонь, который, следуя традиции, охраняется, чтобы его никто не похитил и не унёс в соседнее местечко, где он вырастет в неволе, но для этого потребуется добрая дюжина стирок. А стиральщики у нас негодные. Как мы ни белы, а всё остаётся какое-нибудь пятно, поскольку мы так много выделяем с нашими выделяющимися мускулами захвата! Старая женщина теперь мертва, но ещё не знает этого и борется всеми средствами, чтобы снова оказаться рядом со своим мужем, — какая жажда жизни, даже среди стариков, обе женщины в дверях просто загибаются от смеха. У меня такое чувство, что речь идёт о серьёзных вещах, когда душа смотрит на воду: увы вам, не умеющие плавать! Любая из обеих женщин может оживить мёртвого в своём теле, это было бы неплохо, ибо все наши мечты — о мёртвых, но женщины могут этих мёртвых и снова убить в любой момент, повторно, чтобы опять возродить их в качестве мёртвых.
Женщина кричала, вы что, не слышали? Взгляд совершенной силы положен на сникшее явление в соседней кровати, стакан воды почти беззвучно упал, рука старой женщины лежит, с перерезанной пуповиной, рядом, покрыв красноватым глянцем то, что по недоразумению вынырнуло не в том месте. Ведь наши части тела немедленно приобретают для нас избыток интимности, как только они хоть на чтонибудь могут понадобиться другому. Вот лежит кисть руки, одна на полу, это производит на наблюдателя неизгладимое впечатление. У пенсионера есть ещё одна, которую он поднёс ко рту, но причитающийся крик так и не появился. Карин Френцель смеётся с высоты своего шестка. Она давит на педали, колесо заведено, и она в нём крутится и крутится. Оно тихо постукивает, когда она еле прикасается пальчиком к затылку старика, но голова валится вперёд, его задело тем общим недовольством, которое раскрывает в СМИ негативные стороны значительных людей, когда не соответствуют ни причёска, ни галстук, ни одежда и люди бросаются к телефону. Этот пенсионер усиленно не хотел быть тем, кто запечатлевается в памяти других людей. И вместо этого он теперь запечатлён в вечной памяти. Его шейные позвонки ломаются. Им сразу становится ясно, что привидениям не положено выходить на тропу одним. Старый человек давно успокоился, но это не покой перед бурей. Поскольку бурю они устроили уже перед этим, я только приоткрыла её, потому что свёрток просто так валялся в гардеробе. Теперь я переношу имя «время» на что-нибудь другое. Наше царство огромно, поскольку оно скрывает свои недостатки и поднимает много шума и ветров, чтобы мы могли отогнать нашу суть и в чужие страны.
Порождена на свет сила, и её новый ангел, Карин Френцель, спущена с привязи. Тьма рыщет вокруг дома, сторожевая собака, которая не может ни учуять недоброго, ни звука издать. В последний момент, когда Карин склонилась над пенсионером, тот всё же вцепился в тучи её грудей и потянул за них, как за шнур жалюзи (но, несмотря на это, к нему не снизошло и полнеба!), он позволил себе повертеть под спортивной блузой Карин винты, которые прихоть природы снова омолодила до остроты колючих плодов мушмулы. Ланцеты сосков отвесно вникли в старика и высосали из него последнюю кровь. Да будет свет, это тот же свет, что и каждый день, который мы из милости приучили к нашим телам, руки пенсионера не могут успокоиться, хотят ещё хоть разок этой крайней неблизости, с какой нас встречает пол на своих тщетных путях, — уж лучше бы он оставался там, где он есть. А вся эта морока ходить за покупками, а эта морока с количеством пространства, времени, с качеством или количеством, господи! Старик, спотыкаясь, переходит в свою следующую жизнь, даже не оглянувшись на свою многолетнюю спутницу. В последние годы газетные заголовки выводили его из себя больше, чем его соратница. И она ещё покрикивала, даже на стихии, если они бросали хотя бы тень на её сон. Между двумя женщинами, которые стояли над добычей, выгнув спины, оскалившись, как злые собаки, установилось некое напряжение, которое проистекало, может быть, ещё от многих вольт и ампер тока в остове кровати. Они обменялись короткими затуманенными взглядами, короткого замыкания взглядов они избегали. Потом принялись набивать себя и заглатывать. Если второпях давились, то короткими толчками выблёвывали мясо, как цапли, чтобы тут же снова алчно заглотить его. Они крепко запахнули свои шкуры, как лампа абажур, чтобы никто не смог рвануть занавес и бросить взгляд на их единоличную добычу.
На следующее утро природа снова навязалась нам. А ведь она здесь затем, чтобы развязывать свой рог изобилия. Шампунь она опять забыла, лес смотрится ещё ничего, а волосы земли взъерошены. Люди гроздьями слепились перед дверью одной комнаты, которая широко распахнута, несколько ртов раскрыты в крике, дар иронии мне придётся взять себе — разумеется, он ни к чему не подходит: супружеская пара пенсионеров выбрала это место, чтобы устроить своё парное самоубийство. Они соответствовали тому, что им отмерило творение, но потом нетерпеливо забежали вперёд, поскольку предварительная смета расходов превысила лимит времени на тысячу лет. Может, они выстроили этот план из-за болезни и осуществили его таким ужасным образом. Мужчина отрезал своей жене кисть, как будто она была простым приставным столиком к телу. Должно быть, происходила борьба, возможно, в панике, несмотря на обоюдное согласие, но теперь оба лежат спокойно. Только вокруг смятение. Жандармы так и стреляют туда-сюда вибрирующей в их униформах силой местной общины. Серая машина ждёт в укромном уголке. Может, эта старая женщина в последний момент не хотела выполнить требование мужчины пойти туда, куда он хотел. Может, не сочла достаточно надёжным транспорт на тот свет. В экскурсионном автобусе она всегда занимала место у окна позади водителя, считая его, как и многие, самым безопасным, и ожесточённо боролась за него с другими экскурсантами. Или старая женщина в приступе растерянности сама отрубила себе руку, чтобы она потом не выросла из её могилы? Неважно. Крепко прижав к себе сумочки с необходимыми документами — никакой вор не смог бы их выкрасть, — оба мёртвых старичка в своей дырявой лодке прогребались вперёд, туда, где их товарищи имели мнения, которые уже не могли изменить в этом возрасте. Так, теперь они опять объединились, они добрались до самих себя, в их воле к власти, но они добрались только до 1997-го, нет, до 1998-го, как они докладывают, ну, мы тут для них персонально подготовим время и пространство, чтобы они снова смогли получить хорошее место в истории. Ведь старик ещё как минимум лет пятьдесят назад смазал ствол своего пистолета, поскольку тот, в самозабвении, всё сделал сам, рука не промах! Так весело потом уже больше никогда не было. Короче, снова стать безобидным, нет, лучше снова стать над другими, лучше сиять, лучше казаться, лишь бы не быть правдой!
Широко раскрываются двери гостиниц, и раз в году разбивается лагерь, на котором катается волчий помёт и животные оставляют свои выделения, но это на нас не давит. Выделено жирно: «Работа делает
