В гущине сосняка Ирасим указал на сосну, уже выбранную им для рубки заранее, сказав: эта! — и, закурив, отошел в сторону. Он сделал свое дело, теперь будет покуривать, дожидаясь, пока цыгане свалят сосну и разрежут на кряжи. Один из кряжей, как договорились, он увезет на Берикуль сегодня, остальные завтра-послезавтра...
Работа началась. Двуручной пилой дерево подпиливали вначале Заремба с Зарой, потом, когда они устали, на смену им пришли Армяна с Азой...
Цыганки усердно работали, Одиссей с Орестом стояли в стороне и наблюдали: так принято, грубую работу у цыган исполняют женщины. Мужчина — умный повелитель, властелин.
Орест стоял и смотрел. Ему было жалко жену и мать, работавших внаклон двуручной пилой. Пила их не слушалась, она едва-едва вгрызалась в мерзлую древесину. Цыганки от напряжения раскраснелись лицами, по смуглым вискам их катился пот. Особенно старалась и торопилась Аза: ей пришлось оставить дома на попечении девчонок-подростков маленького ребенка. И Оресту было особенно жаль ее. Он подошел к работающим вплотную и попытался было взяться за пилу вместо Азы. Вмешался Одиссей.
— Отойди прочь! — приказал он строго сыну. — Рубить лес — не твое дело.
— Я помогу! — решительно сказал Орест и отнял деревянную ручку пилы у жены.
— Кому сказано: отойди прочь! — повторил Одиссей, поднимая в воздух посох вожака, на который он опирался.
Орест работал пилой, не обращая внимания на отца. Тогда Одиссей поднял посох и с силой опустил его на спину сына.
Работа продолжалась. Аза, чтобы прекратить ссору, отобрала из рук мужа пилу, стала пилить сама. Орест выпрямился, он смотрел в лицо отца и удивленно, и с негодованием одновременно. Одиссей смотрел на него так же, держа свой посох на весу, готовый вот-вот опустить его еще раз на спину сына.
Орест отошел в сторону к соседней сосне и уткнулся в. нее лицом. Плечи его тряслись. Как каялся он, наверно, в эту минуту, что бросил учиться на артиста в присоединился к табору... Никто не обращал на него внимания.
Ирасим стоял в стороне, не вмешиваясь в дела цыган, и осудительно думал: ишь, по своим законам живут!.. Мужик — господин, а баба — работница...
Сосна накренилась и с треском, нехотя повалилась на землю. Раздался грохот — вздрогнула земля, посыпался с соседних деревьев снег. Застучали топоры, цыганки обрубали сучья...
В январе, вскоре после Нового года, на Берикуль из района приехали двое с проверкой. Щебенистый тракт, соединяющий Берикуль с остальным миром, давно не расчищается, на машине по нему не проехать, — проверяющие добрались в кошеве, запряженной парой гнедых цугом. Проверяющие — молодые, оба в тулупах, и хотя разные, но в чем-то внешне очень похожие друг на друга, — возможно, в том, что у обоих на лицах напускная важность и строгость.
Они заехали к Ирасиму и, обогревшись чаем, приступили немедленно к делу, стали спрашивать, не мешкая, у лесника: на каком основании он, Ирасим Коростелев, незаконно торгует строевым лесом.
— Вы это про цыган, должно быть? — сразу догадавшись, в чем дело, спросил Ирасим. — На это я так отвечу: прежде чем говорить про незаконность, вы бы лучше спросили про документацию.
— Что ж, давай твои документы, — сказал один из проверяющих, — ежли ты думаешь, что они тебе помогут.
Ирасим достал из шкафа красную папку с бумагами, неторопливо развязал тесемки и показал приехавшим заявление цыган с резолюцией лесничего:
«Леснику т. Коростелеву выделить согласно просьбе необходимое для постройки лодки количество судостроительной древесины. Комариков».
И заявление, и резолюцию прочитали оба, и оба, кажется, остались недовольны, можно сказать, документация их обескуражила. Ирасим же, вопреки их настроению, слегка развеселился, он явно был доволен собой и тем, что обставился бумагами и под его дело комар носа не подточит.
— Сколько же ты кубометров судостроя выделил цыганам? — спросил один.
— По накладным и фактурным листкам можно проверить все в доскональности, — сказал лесник, поправляя очки и шурша бумагами. — Вот смотрите: сушняка бросового, его короед подгрыз, двенадцать кубов — на отопление помещения. А на постройку судна, то есть лодки, три куба ушло да сучьев 0,25 куба. Все, смотрите, по продажным расценкам.
— Ясно, — сказал другой, закончив читать бумаги. — Нарушений со стороны документов не обнаружено. Теперь посмотрим, как обстоит дело фактически, на месте.
— Пожалуйста, — спокойным голосом сказал лесник. — Пойдемте во дворец, где цыгане живут, вы своими глазами убедитесь, все у нас обстоит по чистой правде.
Оделись, пошли втроем по улице Комсомольской на Стан ко дворцу. По пути им повстречался Евдоким; признав по их важному виду приезжих начальников, он представился, как тому следует, и назвал свою фамилию.
— Аникин? — переспросил один из начальников. — Вы тоже нам потребуетесь для беседы, ввиду того что и вы проходите по документам.
— По каким таким документам?
— А вот узнаете, — многозначительно ответил другой, а первый в подтверждение согласно кивнул головой.
Евдоким поплелся следом.
...Спустя несколько дней приехавшие начальники заперлись в кабинете, чтобы никто им не мешал, и стали составлять докладную записку. Один из них писал, другой расхаживал по кабинету. Вот что они писали:
«...факты, изложенные в жалобе пенсионера Б. П. Силантьева, подтвердились...»
— Погоди, — перебил его тот, что расхаживал по кабинету, — может, напишем, что подтвердились частично. Ведь все-таки древесина продана лесником цыганам с соблюдением законности.
— Я именно так и хотел написать, — сказал сидящий за столом, — подтвердились частично.
— А может, напишем: не подтвердились, а?
— Нельзя, — сказал сидящий. — Сыч — кляузник известный. Узнает, что мы на его жалобу не отреагировали, в газету напишет или еще куда-нибудь, тогда и чихай, как от простуды.
— А может, не напишет...
— Напишет, как пить дать напишет.
— Охота тебе была тащиться на поводу у кляузника!..
— А что делать! — уныло развел руками сидящий. — Не я первый, не я последний разбираю его жалобу. И все, как сговорились, идут на компромисс, чтоб, значит, от греха подальше...
И опять они стали составлять на бумаге:
«...подтвердились частично. Если по части продажи лесником Коростелевым так называемым парусным цыганам древесины полностью нет никаких нарушений, то по идеологической части жалобы Силантьева нельзя не согласиться со справедливыми высказываниями и замечаниями. Речь в частности идет о репертуаре цыганского спектакля, поставленного в клубе с ведома нештатного инспектора Аникина...»
— Погоди, — снова прервал ходящий. — Погоди, давай подумаем, нельзя ли как-нибудь помягче. А то проведем жесткую линию, Аникина отрешат от должности, а он ею дорожит, а цыганам запретят выступать.
— А вот это уж не нашего ума дело, — сказал сидящий за столом. — Раз концерт идеологически не выверен, пусть отвечает.
