Берикуль утвержден в низине. Будто щиты, гранитные и известняковые скалы защищают строения и людей от ветров и ураганов. На Осиновой горе, а также и на горе Сиенитной бушует, завывает падера, а в низине, там, где некогда жили золотодобытчики, тихо, лишь погуливают слабые сквознячки. И оттого, что не залетают на рудник ветры, летом в низине такая стоит несносная жара, духотища, деваться от нее некуда. Зимой же, видимо, от остывших гранитных скал устанавливаются надолго клящие холода: живому существу не высунуть наружу носа. Леденеет воздух, в нем растворены мельчайшие кристаллики, ими больно, невозможно дышать...

На руднике-прииске Берикуль существует одно, еще, кажется, никем не изученное явление природы, название ему — валы холода.

Всем берикульцам известно, в высоте, на горе Сиенитной, подножье одного утеса всегда отверсто, здесь — вход в Ледяную пещеру. В крайние холода пещера дышит холодом. Ледяной пар испаряется из пещеры и длинным белым валом расстилается на близвершинной террасе.

Час-другой собирается на террасе вал ледяных паров; потом вдруг под действием каких-то неведомых сил катится к краю кручи — и, сорвавшись, устремляется вниз — шум, грохот, похоже, обрушилась гора и в виде каменных обломков скатывается в низину.

Скатится первый с грохотом вал, берикульцам известно: воздух «прогрелся» до тридцати двух градусов ниже нуля. Второй вал — еще ниже на четыре градуса... Седьмой вал обрушится — пятьдесят шесть — пятьдесят восемь.

Впрочем, все семь валов скатываются на рудник крайне редко, раз-другой в столетие. Три-четыре вала — обычное явление.

Начнут срываться вниз вал за валом, так ответно грохоту в глубине рудника-прииска зарождается низкий ноющий звук: у-у-у!.. Это гудок, который подает котельная, — гудок тягучий, басовитый, с надрывом звук. Это предупреждение всем: помните, холод выше сорока. Чтоб не шли дети в школу! Чтоб все скитальцы-золотничники отсиживались дома! Чтоб с конного не выходила в извоз ни одна подвода! Гудок протяжно гудит — для шахтеров: прежде чем выйти на смену в шахту, надо потеплее одеться, завязать тесемки шапок, подпоясаться покрепче ремнями.

Впрочем, это не только предупреждение о холоде. Гудки обычно вещали о несчастье. Заблудился в горах человек — гудки. В шахте обвал — гудки. Знатного шахтера хоронят — гудки. Немец на Россию напал — гудки.

И на подземную работу в шахту сзывали рабочих гудками. Только они были непродолжительны...

Подавал гудки, работая у котла в котельной, кочегар Шакир, татарин. В пору расцвета рудника- прииска, когда золото в глубине забоев в шахте гребли лопатой, Шакир был молод, красив, силен, интересен. Он приехал на Берикуль откуда-то из Горной Шории; его отец был огненных дел мастером — металлургом, и Шакир тоже к огню с детства был приохочен. В отделе кадров его звали, уговаривали в отпальщики идти, в бурильщики, но он никак не пожелал, он хотел служить верой-правдой огню — попросился в кочегары. Он любил огонь и не представлял другой работы.

В числе других сменщиков-кочегаров Шакир был наилучший. Он работал не только неутомимо, но с увлечением и умом. Его топка всегда пылала, а пар был всегда «на марке». И потому, когда дежурил у котла в котельной Шакир, гудки получались басовитей, мощней, упружей... Близкие по котельной Шакиру, бывало, любовались его работой. Топили дровами — Шакир умел подбирать дровяные пропорции, знал, сколько набросать швырков, какими подкормить топку поленьями. Сочетая сосну с березой, пихтой и осиной, он достигал наивысшей силы огня и его раскраски, чем он неотрывно любовался. Дымный вялый огонь он не любил, он добивался радужного, семицветного. Нагнав необходимое давление, установив огонь, он садился напротив жерла топки и сидел подолгу, загадочно улыбаясь. Нравом он не походил на других, он был непонятен, товарищи по работе считали его чудаком, хотя и уважали.

Немало лет проработал в котельной у огня Шакир, было ему уже за тридцать, когда неожиданно для всего рудника-прииска Шакир отправился в милицию и сделал на себя заявление, будто в топке котла он сжег человека — Катеньку Мухортенькую — такая у нее фамилия, девушку-сироту, которую он любил. Задержав Шакира, то есть посадив его под стражу, бросились разыскивать Катеньку Мухортенькую, но не нашли. Снова обратились к Шакиру: правда ли? Правда, сжег! — твердил свое Шакир и вводил в подробности, как это получилось...

Катеньку Мухортенькую, девчушку лет семнадцати, привел за собой из Нагорного Шалтыря в сорок пятом Толя Суранов. В Нагорном Шалтыре Толя Суранов «старался» в военные годы, а Катенька Мухортенькая состояла в женской бригаде — добывали клещболванку — материал для кавалерийских седел.

Война кончилась, кавалерийских седел понадобилось меньше, трудовой фронт по добыче клещболванки был прикрыт, и бригада разъехалась по домам. Катеньке же ехать было некуда: она была сиротой, и она не отстала от Толи Суранова, старого золотничника, позвавшего ее за собой.

На Берикуле Катенька поселилась у Толи Суранова в его хибарке, на улице Комсомольской, она заменила одинокому старику дочку и внучку. Ей жилось хорошо, и жизнь Толи Суранова тоже преобразилась... То, бывало, по целу лету не снимал он сатиновой рубахи, щеголяя в кожаных ичигах или резиновых чунях, — Катенька заставила старика одеваться получше, упорядочила его стол, отчего Толя растолстел и округлился, даже стал бородку подравнивать, а в парикмахерской его подстригли под «польку». Живя при старике, и Катенька собой похорошела, расцвела, а Толя ничего не жалел для девушки. Возвратясь из нагорных скитаний, он торопился сдать добытые граммы золота и отовариться. Шелк и шелковые чулки, шерстяную ткань на юбку, модные, на высоких каблуках ботинки, дорогие кашемировые платки и красивые шляпки и жакетки — все он нес своей приемной дочке, и Катенька наряжалась, как умела и хотела. Сама она пока нигде не работала — отдыхала после трудового фронта. Собиралась поступить учиться на компрессорщицу — накачивать в шахту свежий воздух. Была Катенька собой красивая: ростом не удалась, зато глазами взяла, крупными, синими, как небо, в длинных пушистых ресницах. Волосы на голове густые, волнистые, губы полные, яркие. И умом бог не обидел девушку, к учению стремилась, книги читала. Приохочивала к книгам и Толю Суранова, но у него ничего не получалось: прочтет полстраницы и задремлет.

К этому времени в клубе она повстречала Шакира, парень понравился ей, и она Шакиру — тоже. Стали встречаться. Чудак Шакир даже как-то зазвал Катеньку в кочегарку и удивил ее своей приверженностью к огню. Катя полюбила Шакира, а молодой кочегар сделался без ума от девушки. Красивая это была пара! А над Толей подшучивали: быть ему скоро дедом. Однако Толе не нравилась эта любовь: не нравился Шакир Толе, а чем — и сам не знал он. Может, тем, что сильно не похож был татарин Шакир на всех парней: высок, черняв, сухолиц, гибок; речь с татарским выговором; держится отчужденно и, кажется, даже надменно, — не поймешь, что у него на уме. Нет, не такого мужа, считал Толя, надо было ласковой Катеньке. Ей нужен был муж наружности приветливой, а не диковатой, как у татарина Шакира, и работал чтоб не кочегаром, а, как Толя, был золотничником или, на худой конец, шахтером.

Встревожившись за судьбу Катеньки, стал Толя Суранов зазывать с собой в тайгу Катеньку. И она не отказывалась: ей жаль было старика. Вместе мыли они в ручьях золото, месяцами их не видели на Берикуле. Вместе с Катей нашли они самородок, россыпь богатую открыли, но сами мыть не стали, а сдали ее в старательский цех. Катя работала без устали, увлеченно, но в синих глазах ее затаилась грусть. Она тосковала по Шакиру, во сне часто срывалось с ее губ неласковое татарское имя...

Зато как весело она вышагивала по обратной дороге. Дома ждал ее Шакир. А Толя Суранов тащился еле-еле: его не ждал никто, и радости он не чувствовал. Старческая усталость выражалась в его глазах и страх одиночества. «Отберет чужой Шакир мою Катеньку, — говорил он, — опять останусь один на земле...»

Все разом сгорают дотла швырки-поленья, гудит в топке радужное пламя. Катя с Шакиром сидят, тесно прижавшись друг к дружке перед топкой, и неотрывно смотрят в огонь. Уже несколько часов Катя с Шакиром вместе. Посмотрели кинофильм в клубе, прошлись по улице Комсомольской, вместе пришли на смену в котельную, — неохота им расставаться, сидят рядом и смотрят в огонь.