только не беспомощной. И сознание у нее было совершенно ясным, а никаким не затуманенным. И Горин этот совсем был не похож… на графа Калиостро. Никакого сигнала протеста он не подавлял, по той простой причине, что подавлять было нечего. Поэтому не стоит придумывать глупые оправдания. Все случилось по обоюдному согласию. И в каждую секунду этой близости Инга чувствовала, что она обнимает и принимает в себя не чужого человека. А проснувшись на следующее утро, она почувствовала себя счастливой.

Ну не приснилось же! Не придумала же она все это!

Или все-таки придумала?

Может быть, и правда, нет никакого Сергея-Андрея, а есть только черепно-мозговая травма и ее последствия?

Неужели она сходит с ума?

От этой мысли стало холодно. Как будто она только что проглотила огромный и круглый комок льда, который застрял в горле и теперь начал медленно таять, распространяя по всему телу отвратительный мятный привкус.

Лучше не думать об этом. Такие мысли до добра не доведут, это точно. Нужно заставить себя встать с дивана, пойти на кухню и выпить чашку крепкого горячего чая. Нужно согреться, а потом заняться какими- нибудь домашними делами. Помыть полы, например, а лучше затеять генеральную уборку с мытьем окон и перетряхиванием содержимого всех шкафов. Загнать себя так, чтобы к вечеру свалиться от усталости и заснуть без мыслей, а утром, проснувшись, снова затеять генеральную уборку с мытьем уже чистых окон и перетряхиванием…

А ведь было в его появлении что-то странное, подумала Инга спустя секунду после того, как запретила себе думать об этом. И в его появлении, и в его исчезновении было что-то… неправильное. Первый раз он вошел через дверь, выглядел и вел себя как вполне нормальный... вполне существующий, если можно так сказать, человек. Потом она заснула. Допустим, в этом нет ничего странного – наверняка, среди таблеток, которыми беспрестанно пичкали ее в больнице, было и снотворное. Она заснула. А когда проснулась, в палате, кроме нее, никого не было. Его рассказ о том, как они встретились, превратился в отголосок ее сна, и в первые секунды после пробуждения невозможно было оттыкать грань между сном и реальностью.

А может быть, ее и не было?

В следующий раз он появился, материализовавшись из тени на потолке. И снова, проснувшись, она не увидела его рядом. Только зыбкое воспоминание, окутанное лунным светом, и…

И халат на полу. И пакет с апельсинами, напомнила себе Инга. И запах на подушке.

И хватит уже!

Хватит тешить себя детскими страшилками. В самом деле, так и в психушку угодить недолго. Нужно принять ситуацию такой, какая она есть. Смириться и больше не думать об этом. Было – и прошло. Слава богу, без последствий. И это даже очень хорошо, что вылет из Праги задержали на целых четыре часа. Потому что если бы ее муж, Павел Петров, приехал в город на четыре часа раньше – он бы не стал дожидаться, пока наступит утро. Он бы примчался к ней сразу, ему было бы наплевать на охрану, на запрет посещения больных в ночное время. Если бы его не пустили – он запросто просочился бы сквозь стены. И что тогда?

Даже страшно подумать.

Поднявшись, Инга быстрым движением выключила телевизор. Противный мятный комок внутри продолжал таять, подпитывая чувство тревоги и смутной опасности. Нет, не стоит поддаваться этим ощущениям. Никакой опасности нет и быть не может. Эпизод исчерпан. Вероятность того, что они встретятся снова, что у этой загадочной истории еще будет продолжение, ничтожно мала. Горин не может прийти к ней домой, потому что она живет дома с мужем. Не может позвонить ей по телефону, потому что ее новый номер не знает никто, кроме мужа. И на домашний номер звонить тоже не станет, а если и станет, то все равно трубку всегда снимает Павел. И на улице подкараулить ее не сможет, потому что она не ходит по улице одна. Всегда ходит только с мужем. Так что…

Так что Горин исчез навсегда.

Он не сможет проникнуть в ее жизнь, как проник ночью в больничную палату через окно, взобравшись по дереву на высоту второго этажа. Под окнами квартиры, в которой живет теперь Инга с мужем, не растут никакие деревья. Только трава, укрытая снегом, и низкие кусты боярышника ростом в полметра от земли.

А сама она искать его тоже не станет. Ни за что в жизни – не станет. Да даже если бы захотела – кого искать-то? Человека, даже имени которого толком не знает? То ли Сергей, то ли Андрей. А может, вообще какой-нибудь… Иннокентий. Это еще не известно. Да и фамилия у него – не Иванов, конечно, и не Петров какой-нибудь, но добрая сотня Гориных в городе наверняка наберется. А может, целых две сотни. Или даже – три сотни. Иголка в стоге сена, ветер в поле… Что там еще говорят в похожих ситуациях? Да и зачем ей его искать? Гораздо проще и безопаснее дождаться, пока с головой все станет в порядке. Пока загулявшаяся память не вернется восвояси. Вот, пожалуй, тогда она и подумает об этом снова. А сейчас – ни к чему. Совершенно ни к чему думать обо всех этих… приключениях.

Инга поморщилась. Приключения – слово-то какое дурацкое! Дурацкое, и абсолютно не подходящее к ее нынешней жизни. Совершенно не уместное на фоне этих стен, сплошь увешенных фотографиями. Каждая фотография – в красивой деревянной рамке, внутри каждой рамки – она сама, Инга Петрова, в здравом уме и твердой памяти, со спокойной и счастливой улыбкой на лице. А рядом – такой же счастливый и такой же спокойный Павел Петров. Обнимает ее за плечи, держит за руку, целует в щеку или просто стоит рядом. Заботливый, трогательный, нежный, надежный, такой понятный – Павел Петров.

Инга медленно обошла комнату по периметру. Как большой зал музея – от одного экспоната к другому. Пересчитала фотографии в рамках – всего их было одиннадцать штук. Подолгу задерживаясь возле каждой, всматривалась в свое лицо, пытаясь отыскать признаки грусти в собственных глазах. Уловить какой-нибудь сигнал бедствия. Симптом внутреннего дискомфорта. Свидетельство против кажущейся очевидной истины.

Не было ничего. Ни признаков, ни сигналов, ни симптомов.

Внутри каждой рамки ей было очень хорошо рядом с Павлом Петровым. Хорошо, спокойно и уютно.

Какие к черту приключения?!

Поры бы уже, наверное, заняться чем-нибудь более продуктивным. Например, приготовлением обеда или стиркой носков.