коромысл.Киноцефалия! Я сам и крив и кисл,как труп мертвецкий на своей же тризне.Да только что же проку в укоризне?Авось и есть трегубый смыслпообезьянничать в собачьей жизни.Киноцефалия! Святой ломбард! Амбар,куда сумбурные уложены пожитки! Рабов и бар безбожный бар,их обирающий до нитки,чтоб голый мир забрать в смиренную рубашку,чтоб не шатались души нараспашку,чтобы прикрыть прекрасный райский срам...Сарай вселенский! Хрюкающий храм!Прихрамывая, прешь ты по буграм,по выбоинам, по горам, по ямам —страной экранов, и картин, и рам,ценой утрат и травм, расплатой мелодрам,потопом Ноевым всемирных телеграмм, — по трактам, автострадам и дворам,и полотняным море-окияномревет со всем оркестром окаяннымтрагический трам-тара-рам.Проходишь краем кривд и косоглазых правд —и сохнет дерево, одно на весь ландшафт,и сохнет дерево — от мудрости досрочной,и сохнет дерево — от дури непорочной.Сухое дерево три века проскрипит,печать скрепит проскрипции законом —и душу вон! Возвысясь над амвоном,перед наляпанным, что клякса, фономхрипит в дуду и врет в три горла Еврипид,священнодействует Софокл над саксофоном,и шествует прохвост, профан и солдафон,ликуя ликами и кулаками,и сам Аристофан расписывает фон,где птицы спарились лукаво с облаками.Киношествует в новшествах Эсхил —котурны он таскает как бахилы.Сатурново кольцо вертится что есть сил,и дурно пахнут хилые ахиллы.Киноцефалия —конец и край!Хвост, бюст и талия,валяй — виляй!Киноцефалия,знай дуй-играй!О киноцефалический,три-ум-фаллический,о обезьяний рай! Природу раствори, как зыбкое окнов тяжелом воздухе, махровом, густопсовом!Мигает в сумраке бессонном полотноафинским и ночам и совам.Циклопий глаз горит. Кренит, как борт, экран.Топочет он что конь. Сухое море взрыто.Хохочет хор харит. Кряхтит подъемный кран.Грохочут барабаны и копыта.Разодрана завеса. В царство бытаЗевеса выслали. Уже кипит Титан,и книга Соломонова раскрыта.Из плексигласовых часов текут пески.Стоит сырой сарай, как скиния тоски.Совиный глаз горит. С Еленою паритна планере Парис, парит не уставая,и хорохорится хохлатый хор харит, —о моровая грусть и мудрость мостовая!Киноцефалиябежит за мной,держа за талиювесь шар земной.Мать твою молниюи в шар, и в ось!Эх, кабы кол в нее!Авось, авось!А бородач, смотря на ню да инженюпатриархально, матримониально,мамон почесывает: Ин женюсынов своих, покуда на корню,невесткины охальства извиню, —всё лучше, чем оженятся повально! Где взять русалочек, кикимор и шишиг?У этих шаг — не шаг, а только шик,лошадки заводной заученная походь.Но могут страсти истинной отгрохатьна грош или на шиш. От каждой вспышки — пшик.Шагает пшют как шах, за ним трясется похоть.Киноцефалия! Моя, моя насквозь,пока не околею я, калека! Авось пронжу, как нож, авось проткнусь, авосьрожусь из жути с видом человека! Киноцефалия! Отплюнь меня, отбрось!Авось хоть час с тобой побуду врозь!Ты — Библия от века и до века,ты — филькина слепая фильмотека.Мы выродки твои и мигом цугом минем,а ты — как вечный караван-сарай.Помянем мы тебя авосем иль аминем?Хвост, бюст и талия — играй, играй!Я, как платок, закапан и заплакан,закопан до корней на смертную полынь,посажен на кол и поставлен на кон;но как мохнатый павиан-диакон,вращаясь звероликим зодиаком,на радость скорпионам, львам и ракам,тельцам, и козерогам, и собакам,мартышкам, гамадрилам и макакам —всей пастью, и всей шерстью, и всем мракомне возглашу тебе: Аминь!И вечной памяти тебя я не предам,не гряну с хором «Взбранной воеводе...»,как пьяный поп пустившись по природепритопывать в косматом хороводе,вытаптывать в безумном огороделихое «Во саду ли» по грядам.Киноцефалия! Был ясень, да засох.Киноцефалия! Гляжу я вбок, как Бог.И странничаю я в пространстве драномза страшным и раскрашенным экраном,где самого себя окликнул я врасплох.Киноцефалия! Зачем тебе дрожится?Зачем рожается чужая рожа вкось?Зачем дешевкой жизни дорожитьсяи, как собака, сторожить ложитьсяложь — истину, пробитую насквозь?Ужели с жалостью придется подружиться? Ужель с ужимками мне суждено ужиться,и сам я — трижды маленький Авось? 1965
(«Я стал теперь такая скука»)
1966
(«Опять сижу в добре я по пояс»)
4 января 1966 — 2 февраля 1967
С червивой ложью, с истиной костлявой,с кровавой кривдой, с правдой моровойшаталась ты по улицам шалавойи шлялась за бесстыжей доброй славой,не брезгуя осудой и хулой.Брала-врала, давала, но драла же! —до дрожи дорогой, до самой блудной блажи, —и ставила на нищего туза,играла в ералаш, ерошилась и в ражевдруг становилась нежной кожи глаже,являясь в полном голом антураже,развеся уши, губы и глаза;шампанским закипала вкруть и дажелетала в однодневном экипаже,наряженная в воздух стрекоза,на Елисейских на Полях и за-летейских заживо, в бессмертные пейзажиты погружалась, словно в вернисажи,где нет уже ни копоти, ни сажи,а только дым, хрусталь и бирюза;с распухшей рожей, плача от пропажи,пропащая и винной гари гаже,жила ты, лежа с кражи до продажи,на дрогах стыла хуже мертвой клажии падала, как грешная слеза.И всем скорбям была ты запевала,глотала ты пилюли «Ай-люли!»,их будто гвозди в глотку забивалаи запивала — словно забывала —их горем всей Руси и всей земли.Валилась замертво. В твоем развалевалялись похоть с нехотью вдвоем.И жизнью умники тебя прозвалии брали напрокат, взаймы, в заклад, в наем.1967
(«С глухой погодою второго сорта»)
Т.Ю. Хмельницкой
С глухой погодою второго сорта,с развалистой старинною зимой,с обрывком вечера я сам-четвертыйиду домой по улочке немой.Из теплой задушевной полутемия как попало песенки плету,и незаметно я теряю время,и тихо набираю пустоту.Как ветром сдуло думы о пороге,сорвались кротко две сосульки с век,и одиноко сделалось дороге,где снова я и длинный-длинный снег.1967
Дай в новом годусгадать про невзгоду!Гляди, я кладувсю правду в колоду.Глядеться в окнодуше не мешаю.Смотри, как
