и в кругу семьи чирикают безбедно новоселы, глядят по телевизору кино, пьют во дку, пиво, иногда вино, мурлычут и играют в домино, козла, как Азазелло, забивая, «Шумел камыш» квартетом запевая, и беды, и обиды забывая и про себя легонько забыв ая. Ох, мужики и наломали дров! И всё еще летят швырки косые, < v>кривоколенные. Красуйся, град Петров, и стой в истории упрямо, как Россия!

1977

1980-е

(«Тучи громыхали, серые, как танки»)

Тучи громыхали, серые, как танки.А старик рыбачил с моста на Фонтанке.И была Фонтанка тихой, как болото,так что вяз в ней цокот лошаденок Клодта.При луне волшебной старичок рыбачил,словно дряхлый призрак, душу раскорячил.Сух он был, как палка, и немножко нервный.Лез на небо в тучи замок Инженерный,и воспоминаний темные останкиплыли под луною по краям Фонтанки.Трепыхалась нежно бабочка былогона крючочке востром возле рыболова.Было дальней жизни старику не жалко.Глядь — из вод поганых выплыла русалка.При луне студеной голизною блещет,по воде ногами, как хвостищем, хлещет,на уде взлетая, шлепается грузно,и блестит, играет шелковое гузно.Тут совсем не стало сил у бедолаги,вытянуть русалку не было отваги.И у ней-то, видно, не осталось силы,у былой русалки, — рот перекосило,и в ночи несчастной, при луне советскойисказилась харя мукою мертвецкой.И ушла русалка на свою свободу —в глубину речную, в ледяную воду.На реке Фонтанке кончилась рыбалка,и в обнимку с дедом уплыла русалка.

1980

СОРОК МУЧЕНИКОВ

Сорок мучеников поспели —значит, подопрелый март пришел,жареные жаворонки селистаею на предпасхальный стол,и того, кто духом нищ и гол,теплые последние метелив ризы белоснежные оделии ему кондак весенний спели,и на лбу воздвигли ореол.Каждый мученик, как заунывный вол,головой помахивая, велборозду свою в былом апреле.И Тебе молюсь я еле- еле:Господи, услыши мой глагол!На стихиры душу положив,я на сорок мучеников жив.

1980

РЕРИХ

(фуга)

Ты смесь из снега, льда, и неба, и заката,отравленная высотой лазурь.По каменным хребтам стучит арба арата,где зорь разлита розовая дурь.Ах, эта вышина и бездна нежилая,где можно медленно сходить с ума!Перед тобой разверзлась Himalaya —страна, где блещет вечная зима.Но все в тенях, как будто неживые,стоят тибетские костры сторожевыеи охраняют в Божью Землю[8] вход.Мохнатый бродит возле скал народ.Не шелохнется каменная масса,и из скупой земли не бьет родник,и говорит скуластый проводник:'Монастыри и храмы — это Хласа[9]'.А на большом снегу стоят, как знаки,как иероглифы диковинные, яки.Они стоят горбатою стеной,рогатой и лохмато-шерстяной.Они жируют мирно и легко,несут тяжелое, по пуду, молоко.А при вратах буддического храма,разодранный, как Божья монодрама,огромный, сизо-черный, словно яма,сидит разинутый бог смерти Ямаи лижет брюхо красным языком.С такою темной сказкой я знаком,и пахнут свечи сладкой панихидой,и я стою в куреньи ста свечей.И молча я молюсь: Эх, Боже мой! Не выдайменя великой ямине вещей.На ярых высях, в стороне от бед,у хриплой смерти на крутом пороге,разламывая горные отроги,и на сползающей Бог весть куда дорогестоит жемчужным чучелом Тибет.И в Ведах его веденье сокрыто,во шлоках заклинательных санскрита.Бегом от жара в горы скачут льдины,снега сухие порохом шуршат,от чистой белизны недвижимы вершины,и в них сквозит душа Упанишад,когда таинственно бормочет ум:ом мани падме хум,ом мани падме хум.А ламы лысы, и сам Будда пас их —отары в желтых или красных рясах.Бесчисленно в стадах монгольских приращенье.Спит в Петербурге Азия твоя,о позлащенное коловращеньес пугливой ланью бытия.Ом мани падме хум — бормочет стадои смотрит в небо угловатым лбом.Открыто, словно в грозный храм ограда,бессмысленное слово ом.Что наша жизнь? Не ячья, не коровья,а человечья? И тибетский врачмне говорит и врет в ответ: Не плачь!Противу смерти есть запас здоровья.Здоровье в нас — как личной смерти завязь,и мы живем, самим себе не нравясь,и говорим надгробные слова,и криком врач протыкивает завесь:— Что? Крыса там? Бьюсь об заклад, мертва! Да кто же сдох? Мышонок или я?— Течет Нева простором нелюдским.По Петербургу Азия мояпроходит бастионом Щербатским,с лицом бурхана, долу не клонясь,как брахман в шубе или русский князь.А петербургская зима поетпо-блоковски и по-кабацки,и бастион мне лапу подаетпо- княжески и просто по-щербатски.И я когда-то честью дорожил —нет, не монашеской, а всероссийской! —и я когда-то как отшельник жилпоблизости от храмины буддийской.И вспоминается мне невзначай:пугливый, словно в зоопарке лама,в Дарджиллинге сосет душистый чай,как гость и пленник, Далай-лама.Средь строгих бриттов тяжелы емумонашеские нудные оковы,и приглашает в Хласу потомуразмашистого князя Щербатского.А лань — как лама, в круге бытиябеспомощно-смиренная мадонна.И в Петербурге Азия мояи в золоте, и в камне, и бездонна.И не грущу я о своих потерях,пусть я в годах и пусть мой груз велик.Я, как дубовый древлерусский Рерих,подъемлю в горы свой мордовский лик.И шерпы над вершиной вознеслисяи заперли последние слова:Россия, Азия, не мышь, не крыса,но тварь животная и всё еще жива.И в челюсти зажав, как бы бессмертья кара,меня жует, и душит, и трясетглубь ледяная Гауризанкарасо стужей — стражею космических высот.Я ханский внучек, маленький малай[10] я,обличий мне не надобно иных.И дыбится судьбою Himalaya.Жизнь — как скопленье пауз ледяных.

1982

(«Всё думаю о том, как я умру»)

Всё думаю о том, как я умру,подхваченный великой лиховертью,воспринимая смерть как жуткую игру,за коей следует мой путь к бессмертью.Не может быть, чтобы я умер весь,останется меня хоть малая частица.Сознание мое хоть саваном завесь,дабы я мог к бессмертью причаститься.Очнусь в беспамятстве, в загробной глубине,и врач свидетельство о смерти мне напишетрукой бестрепетной, а мне во смертном сневсё будет чудиться, что кто-то рядом дышит.Начну я после смерти тоже жить,не старчески, а как ребенок малый,и станет смерть мне голову кружить,затем что жизнь меня не понимала.Моя злосчастная бессмертная душаи после смерти ухитритсявсё повторить, сомнение глуша,и жизнь моя посмертно повторится.

17 октября 1983

ЗАВЕЩАНИЕ

(фуга)

Я продолжаюсь... Этот август — мой,и я пока еще шагаю без запинки.Иду по скособоченной тропинкеи возвращаюсь в августе домой.Но скоро ль разум облачится тьмойи справит по нему жена поминки,и жизнь пойдет предсмертной кутерьмой?Я с самого рожденья жил и рос,но в старости сгибаюсь как
Вы читаете Избранное
Добавить отзыв
ВСЕ ОТЗЫВЫ О КНИГЕ В ИЗБРАННОЕ

0

Вы можете отметить интересные вам фрагменты текста, которые будут доступны по уникальной ссылке в адресной строке браузера.

Отметить Добавить цитату