которые выглядят гораздо моложе своих лет, автор ума не может приложить.

…Проснулся Воронцов от крепкого запаха коньяка.

У столика стояла Людмила, держала в руках «Химию-77» и всхлипывала:

— Как же так? Я ее только за горлышко взяла, чтоб переложить поудобней, а дно отвалилось. Кофточку вот всю залила. Да бог с ней, с кофточкой. Бутылку эту я ж ко дню рождения одному хорошему знакомому везла.

Обращалась Людмила к даме, которая, полулежа на своей полке, с интересом слушала причитания девицы.

— Это, наверное, молодой человек, когда ставил ваши вещи, разбил бутылку, — высказала предположение дама. — Разбудите его и потребуйте деньги, ведь вы не миллионерша, думаю, а французский коньяк стоит недешево.

— Да что вы! — сквозь слезы сказала Людмила. — Какие деньги? Может, я сама где стукнула эту бутылку. Да и дело совсем в другом. Знакомый, у которого день рождения, говорил, что он с удовольствием распил бы бутылочку французского коньяку. А у нас ведь его не бывает, и в Риге трудно достать. А тут такая удача: смотрю, на новом Арбате спокойно продается…

Воронцов лежал на своей верхней полке, повернувшись к стене, и делал вид, что спит. «А ведь это я кокнул бутылку, — припоминал он. — Точно, звякнуло, когда ставил сумку. Может, действительно, встать и дать ей четвертную. Да нет, неудобно. Лучше попытаюсь в Риге достать этого самого «Наполеона» и завезу ей, когда буду возвращаться. Вот обалдеет девица…»

Тут дверь купе со скрипом отъехала, и проводница профессионально злым голосом сказала:

— Давайте, девушка, поживее. Поезд всего минуту стоит, ждать вас не будем, — И, унюхав спиртной запах, возмутилась: — О! Да у вас тут вино, что ли, разлили? Сами подтирать будете, прислуг нет.

— Да нет, это у меня бутылка коньяка в сумке разбилась, — объяснила Людмила. — Сумка прочная, так что ничего не вытекло. Я сейчас в туалет вылью.

— Так я и дам тебе вылить, — зашлась проводница. — Что, я туалет для твоего коньяка чищу?!

— Ну если нельзя, я не буду, — всхлипнула Людмила. — Я на вокзале в урну вылью. — И, повернувшись к даме, попрощалась: — Всего хорошего!

— Вот молодежь! — довольно громко сказала дама, когда Людмила ушла. — Французского коньяка им хочется! — И грациозно повернулась на другой бок.

Ветеран спал, и коньячный дух, который еще некоторое время стоял в купе, ничуть не мешал его сновидениям.

Воронцов смотрел в стену, вспоминал попутчицу с синими глазами и постепенно приходил к выводу, что будет но меньшей мере нелепо и глупо, если он действительно заедет на обратном пути в этот городишко. Но и когда окончательно утвердился в этом своем решении, все равно оставалось как-то муторно на душе.

«Очевидно, от фетяски, — успокоил он себя. — Не надо было мешать».

Профессору Льву Владимировичу Владимирскому было худо. Накануне по случаю сегодняшнего отбытия их бригады районное начальство устроило уху, и вот закономерный результат: голова трещит, все тело ломит, будто он не коньяк пил, а целый день валуны ворочал, во рту препогано, уже третью таблетку валидола разжевал — не от сердца, оно, слава богу, в норме — чтоб как-нибудь отбить-нежелательный запах, но сам чувствует, как от него, что называется, разит за версту. «Надо будет пациента посадить подальше», — решает профессор и передвигает стул, стоявший по правую руку впритык к столу, чуть ли не к самой стенке. Кабинет заведующего хирургическим отделением, предоставленный на время командировки в его распоряжение, мал и невзрачен Стены выкрашены в грязно-розовый цвет, который странным образом ассоциируется у Владимирского с прокисшим борщом, и потому каждый взгляд на них вызывает приступ тошноты.

Сейчас бы очень помогли граммов сто коньячку. У Юрия Евгеньевича, гематолога, должна была остаться в холодильнике непочатая бутылка молдавского. Хотя уже без пяти девять, так что ее наверняка открыли, не мучаются, как некоторые. А все интеллигентность дурацкая, не поддайся он на уговоры этой тощей и, по-видимому, сварливой медсестры, сидел бы с коллегами в уютном люксе и восстанавливал подорванное здоровье. Уж так она канючила, так умоляла мужа ее посмотреть, чуть ли не ревмя ревела — не смог отказать. И вот ситуация: у самого, можно сказать, абстинентный синдром[5] (профессор, как на лекциях в медицинском институте, где заведовал кафедрой психиатрии, так и в рассуждениях с самим собой, употреблял для обозначения того или иного состояния организма исклютельно научные термины и лишь в беседах с больными и их родственниками вынужден был заменять строгую латынь обыденными словами), но синдром синдромом, а придется читать нотации о вреде злоупотребления алкоголем. У пациента, которого он готовится принять, если жена, конечно, не склонна к аггравации[6], дело дошло до хронического галлюциноза. Тут, пожалуй, нотациями не обойтись, придется его куда-то определять. Вот и еще забота: профилакторий, где он консультирует, забит до отказа, и в клинике очередь на полгода вперед.

Владимирский принялся было прикидывать, что делать с этим галлюцинирующим Луньковым, так, кажется, его фамилия, но тут накатил очередной приступ тошноты, который он снял несколькими глотками воды. Вода была холодная и напоминала ему вчерашний боржоми. Как только выгрузили из машины припасы, Иван Акимович, во всем чувствуется хозяйственная жилка, бутылок восемь минеральной прямо в сетке опустил в озеро для охлаждения. Да… Не первый раз выезжает он в районы и ведь знает: везде распорядок одинаковый. После лекций перед врачами, средним медперсоналом в городском Дворце культуры по линии общества «Знание», после консилиумов и консультаций обязательно будет устроен перед отъездом шашлык или пельмени, если зимой, или вот, как сейчас, уха. Ведь знает, а не уберегся… Впрочем, как говорит Григорий Миронович, время от времени надо развеяться. Завобл-здравом — умный мужик. Шефство над райбольницами — его идея. Раз в квартал примерно выезжают в район на недельку четыре-пять специалистов из института, городских клиник и в придачу кто-нибудь из облздрава. Общение с коллегами, работающими в глубинке, пользу дает немалую, случаи из практики встречаются прелюбопытные, да и советы областных светил медицины кое-что значат для подшефных. Ну, и в плане развеяться… Принимают их по первому разряду, потому как обязательно найдутся у начальства или, что чаще бывает, у их жен, мамаш и детишек болячки, о которых хочется поговорить с кандидатами, а то и докторами наук. С тех пор как объявили в очередной раз решительную борьбу с алкоголизмом, Григорий Миронович обязательно включает профессора Владимирского в шефские бригады. Лев Владимирович на подъем легок, никогда не отказывается — надо так надо…

Размышления Владимирского о плюсах и минусах шефских командировок прервал нерешительный стук в дверь.

«Это хорошо, что вовремя пришел, — отметил профессор, взглянув на часы. — Кладу минут двадцать на все про все, собирание анамнеза[7] сокращаю до минимума, рекомендации самые общие…» И, одобрив такой план действий, он деланно бодрым голосом крикнул:

— Смелее, пожалуйста!

Дверь приоткрылась, в нее бочком протиснулся невысокого роста щуплый мужчина, сказал «здрасьте» и застыл на пороге.

— Проходите смелее! — все так же неестественно бодро пригласил профессор и, указывая на стул у стенки, предложил: — Присаживайтесь поудобнее, и побеседуем.

Мужчина неспешным шагом подошел к стулу, сел на самый краешек и принял исключительно неудобную позу, какую придают своим клиентам фотографы, делая снимки на документы. Он, не мигая, уставился на Владимирского, и в его глазах, казавшихся неправдоподобно синими из-за бронзового загара на лице, ясно читалось, что он готов выслушать любые наставления.

Профессор сразу же, как пациент вошел, обратил внимание на загар, но сейчас он отчетливо разглядел, что тот не имел специфических оттенков, с абсолютной точностью указывающих на алкогольное