то, что не каждому понять удастся, — какие отвратные у государства слуги, какие симпатичные враги у государства. И однажды один очень милый такой «подрывной элемент» улыбнулся, глазами жалея меня, как при грустном гадании: «Эх, мучача… А может быть, внук твой когда-нибудь на свиданье придёт не под чей-нибудь — мой монумент…» Он сказал это, может, не очень-то скромно, но когда увели его не в тюрьму, а швырнули в бетономешалку, бетон выдающую с кровью, почему-то поверила я ему. Он писателем был. Я припрятала при конфискации тоненький том, а когда я прочла — заревела, как будто пробило плотину, ибо я поняла не беременным в жизни ни разу ещё животом, что такие, как он, и спасали мою Аргентину. А другого писателя в спину пихнули прикладом при мне и поставили к стенке, но не расстреляли, подонки, а размазали тело его «студебеккером» по стене так, что брызнули на радиатор кровавые клочья печёнки. Все исчезли они без суда. Все исчезли они без следа. Проклиная своё невежество патриотической дуры, я ушла из полиции и поклялась навсегда стать учительницей литературы! И теперь я отмаливаю грехи в деревенской школе, куда попросилась, и крестьянским детишкам читаю стихи этих исчезнувших — desaparecidos. А ночами я корчусь на безмужней простыне, с дурацкими коленками, бессмысленно ногастая, и местный аптекарь украдкой приходит ко мне и поспешно ёрзает, не снимая галстука. Даже голая с кожи содрать не могу полицейской формы. Чтобы дети мои и аптекаря во чреве моём потонули, я глотаю в два раза больше нормы противозачаточные пилюли. Некоторые мечтают хотя бы во сне навести полицейский порядок, чтоб каждому крикнуть: «Замри!» А я каждый день подыхаю от ненависти к любому полицейскому на поверхности земли. Ненавижу, когда поучает ребёнка отец, не от мудрости полысевший, ненавижу, когда в педагогах — и то полицейщина. Так я вам говорю, Магдалена, бывшая женщина-полицейский и, к сожалению, бывшая женщина… Ровно посередине Амазонки горел пароход.
Пароход был маленький, обшарпанный, под эквадорским флагом. По пылающей палубе метались люди. Но в воду они броситься боялись, потому что Амазонка кишела пираньями, оставляющими в течение минуты только скелет от человеческого тела. Две спущенные на воду лодки перевернулись, ибо были перегружены, и ни один из людей не выплыл. Трагедия оставшихся на борту людей была в том, что пароход горел именно посередине.
Несколько индейцев на перуанском берегу, где стоял и я, бросились к своим каноэ, но начальник полиции остановил их:
— Не суйтесь не в своё дело… Всё-таки это ближе не к нашей, а к бразильской территории…
