— О Боже! — охнула Патриция.
— О Боже… — простонал я, прижимая ее к себе и растворяясь в ней.
— О Боже, как хорошо! — сказала Патриция. — С ума сойти!
— С ума сойти! — сказал я.
Мы сошли с ума, сошли с ума, сошли с ума.
Но это все было в прошлом.
А сейчас было настоящее.
И в настоящем Патриция мягко ответила на мой поцелуй, боясь, что я рассыплюсь на кусочки, а потом положила голову мне на плечо и сказала:
— Как хорошо, Мэттью. Давай посидим.
— Давай, — согласился я.
Вскорости она сказала, что у нее завтра тяжелый день…
— И у меня тоже, — сказал я.
…и что нам пора бы идти по домам.
До того, как меня подстрелили, мой дом был ее домом. И наоборот.
Но это было тогда.
А сейчас было сейчас.
Глава 8
Врач попытался как можно больше рассказать мне и Патриции о моем состоянии здоровья. О том, каким оно было. О том, каким будет в течение ближайших нескольких недель. О том, каким оно, возможно, станет через несколько месяцев. Слово «возможно» пугало меня. Я только-только вырвался из той черной ямы. Что еще за чертовщина с этим «возможно»?
Патриция сидела на кровати, держа меня за руку.
Спинальдо объяснил, что во время попытки извлечь пулю из груди у меня произошла кратковременная остановка сердца…
— Вы нам об этом не говорили! — воскликнула Патриция.
Несмотря ни на что, она оставалась лучшим прокурором во всем штате Флорида.
— Мы тогда находились в больнице, — пояснила Патриция, повернувшись ко мне. — Фрэнк и я. — Она повернулась обратно к Спинальдо. — Вы нам сказали, что в течение пяти минут сорока секунд имел место недостаточный приток крови к головному мозгу. Это трудно назвать «кратковременной остановкой».
— Да, трудно, — согласился Спинальдо. — Но мистер Хоуп сообщил, что он помнит некоторые реплики, произносившиеся во время операции…
Я действительно их помнил.
«А, черт, сердце остановилось!.. Стимулятор, скорее… Эпинефрин… Следите за временем… Черт, не получается…»
— …и это показывает, что при остановке сердца он некоторое время находился в сознании. Я могу лишь предположить, что проведенный нами прямой массаж сердца…
Раскрытая грудная клетка и руки, сдавливающие обнаженное сердце.
— …позволил предотвратить аперфузию.
— Что такое аперфузия? — спросила Патриция.
Я предоставил ей вести беседу.
Думал я уже нормально, а вот разговаривал — не очень.
— Общая ишемия, — пояснил Спинальдо.
М-да, медицинский жаргон еще хуже юридического.
— А это что такое?
Старый добрый английский язык. Милая Патриция. Я крепко пожал ей руку.
— Прекращение притока крови к мозгу.
— Но вы сказали, что этого не произошло.
— Так мы считаем. Я лично считаю, что кровь все же поступала в мозг. Поймите, мозг — орган первостепенной важности. Он получает все, что ему требуется, и получает это в первую очередь, раньше всех остальных органов. Это стратегия организма, нацеленная на выживание в критических ситуациях. Я уверен, что лидокаин оказал должную помощь.
Ему удалось перевести желудочковую тахикардию — это наиболее вероятное последствие такой ситуации, — в тахикардию пазушную. Но мозг получал необходимый ему кислород и боролся за поддержание кровообращения.
Конечно, это мои предположения. Они основаны… ну, на том, что вы оставались в сознании.
Там была темнота и был яркий свет, непроницаемая тьма и слепящее сияние. Там не было прошлого, лишь «сейчас». Голоса, обеспокоенные голоса во тьме. Слова звучали растянуто, словно магнитофонная запись, пущенная на замедленное прокручивание, и растворялись в этом слепящем свете. Шепчущие голоса, топот шагов, порывы воздуха, вихрь мотыльков.
Холод, идущий отовсюду, боль, темнота, дрожь, испарина, жар…
Да.
Я оставался в сознании.
— Более того, — продолжал Спинальдо, — вы начали разговаривать семь дней спустя после остановки сердца.
— Всего одно слово, — фыркнула Патриция.
Для нее семь дней воспринимались как «целая неделя!».
— И тем не менее. Речь указывает на то, что основные рефлекторные функции мозга не пострадали, и что мистер Хоуп вышел из полукоматозного состояния за несколько дней до того, как окончательно пришел в себя.
— Он у нас умеет держать паузу, — сказала Патриция и покрепче сжала мою руку.
Сейчас я не был уверен, что вообще хоть что-то умею.
Я не помнил, что со мной произошло.
Кто-то мне рассказал, что в меня стреляли.
Спинальдо сказал, что, возможно, я никогда не вспомню эти события во всех подробностях. Он сказал, что воспоминания переходят из так называемых кратковременных зон в долговременные, а оттуда уже их и извлекают в случае необходимости, либо они всплывают сами.
Тут доктор позволил себе традиционную шутку медиков насчет потери памяти:
— Чем приятен выход из комы — каждый день узнаешь столько нового!
Шутка такая.
Прошла неделя с того момента, как я, моргая, уставился в лицо доктору Спинальдо.
Я уже начал терять надежду.
Гутри Лэмб мог бы стать и копом, а не частным детективом, но там платили хуже. И еще он терпеть не мог всю эту военизированную фигню, совершенно неизбежно прилагающуюся к должности офицера полиции. Гутри ненавидел все организации, в которых человека оценивают в зависимости от звания. Он предпочитал полную независимость.
И все равно он вынужден был сотрудничать с копами, потому что иначе не видать бы ему ни полицейских, ни фэбээровских картотек и досье, как своих ушей. Это серьезный недостаток частного сыска.
Приходится зависеть от людей, которые официально уполномочены расследовать убийство или еще что-нибудь.
На самом деле, Гутри еще сроду не слыхал, чтобы частному детективу удалось раскрыть дело об убийстве. Одно дело — собрать информацию для адвоката, который защищает бедолагу, обвиняемого в убийстве, а совсем другое — согласиться работать на какого-нибудь матерого финансового воротилу,
