наполненного песком, по которому обычно лупили кулаками и ногами новобранцы, обучаясь драться без оружия. Песок ловит и гасит любой размах, но рука, что сжимала меч, оказалась сильнее. Лезвие рассекло «свинью» надвое: верхняя часть осталась болтаться на веревке, нижняя шлепнулась под ноги мечнику. Песок расплескался в разные стороны.
– Ты видишь? – проговорил скрипучий, холодный голос.
На широком дворе воинской школы, еще пустом и тихом, возле болтавшихся, точно висельники, кожаных мешков с песком, стояли двое воинов. Один, еще далеко не старый, высокий, статный, в богатой, хоть и несколько Помпезной для скромного городка одежде: малиновый, шитый золотом плащ, ярко-алая рубаха, отделанный рубинами пояс тангарской работы, багряные же замшевые сапожки с отворотами – отвороты украшены тонкими золотыми цепочками, за поясом – неожиданно простой меч, в потертых черных ножнах и с ничем не украшенным эфесом. Рядом с одетым в алое молодым красавцем стоял кряжистый горбун – в старой, потертой боевой кожаной куртке, черном плаще и черных же сапогах грубой кожи. В руке горбуна замер странный изогнутый меч, совершенно не похожий на западные.
– Я не слепой, – раздраженно бросил человек в красном. – Ну и что ты хотел доказать мне этим, Санделло? Ты нужен мне здесь. И я запрещаю тебе покидать Цитадель! Вообще, не пойму, как тебе могло такое взбрести в голову? Скоро осень, дорваги хлеб уберут – и куда, скажи мне, пожалуют? Не сюда ли?
– Не надо было трогать ту девчонку, Олвэн. – Взгляд прищуренных глаз вернейшего Олмерова сподвижника был тяжел.
– Повелитель Олвэн! – резко поправил тот старого мечника.
Тонкие, бескровные губы горбуна чуть заметно дрогнули. Ледяные глаза почти совсем закрылись.
– Не надо было трогать ту девчонку, повелитель Олвэн. Она все-таки дочь дорвагского старшины.
– Ты будешь учить меня, старик? – вскинулся сын Короля-без-Королевства.
Санделло очень медленно и аккуратно спрятал меч. Выпрямился, насколько позволял горб, провел коричневой плоской ладонью по изрезанному морщинами и шрамами лбу. Перевел дух.
– Если повелителя Олвэна я более не в силах ничему научить – зачем тогда держать меня здесь?
– А кто будет командовать?! – возмутился Олвэн. – Может, эти сосунки? – Он раздраженно мотнул головой, указывая на воинскую школу.
– Повелитель Олвэн, коему уже не нужны мои уроки, конечно же, – невозмутимо парировал Санделло.
Тот помрачнел и закусил губу. Очевидно, скрывать свои чувства нынешний правитель Цитадели Олмера считал излишним.
– Мне одному не справиться. Необходим ты – чтобы ударить в нужный момент! Кто лучше тебя определит это?
– Значит, повелитель Олвэн отказывает мне в моей просьбе? – холодно осведомился горбун.
– Отказываю, отказываю, неужто не ясно? – фыркнул Олвэн. – И разрубленный тобой мешок – лишнее подтверждение тому, что отпускать тебя – все равно что сыпать золото в дорожную пыль!
Угол тонкого рта слегка дрогнул. Неловко поклонившись, Санделло повернулся спиной к Олвэну и зашагал прочь, совсем согнувшись и даже как-то скособочившись – кончик ножен оставлял в пыли узкий прочерк. Олвэн некоторое время, скривившись, точно от зубной боли, смотрел вслед старому воину, а затем резко свистнул. В воротах появился вершник, державший под уздцы коня повелителя.
АВГУСТ, 8, ЮГО-ЗАПАДНЫЙ ХАРАД
…Как трепещет, как бьется и горит это незримое, спустившееся на землю солнце! Там, впереди, за вознесшимися к небу гребнями гор, за широкими пространствами лесов, за топями и реками, за стенами и крепостями, – там, на Юге, пылает оно, и от его лучей нет ни спасения, ни укрытия. Пока еще не все замечают их – но с каждым днем они проникают все дальше и дальше.
Настанет час, когда они достигнут самых отдаленных уголков Средиземья – и тогда уже не спасется никто. Не станет ни «светлых» ни «темных», ни хороших ни плохих, ни добрых ни злых, ни эльфов ни орков – потому что все живое сойдется в чудовищной истребительной битве, еще более страшной, чем Дагор Дагоррат, потому что эта – в отличие от Последней Битвы – будет совершенно бессмысленной, беспощадной и закончится, лишь когда падут все до единого бойцы, ибо каждый станет сражаться со всеми. Но что же такое тогда этот Свет? Из какой потаенной топки Мелкора – или Ауле – льется он?
Кто, как и, главное, зачем возжег его там, в дальних пределах, с какой целью? Неужто и впрямь – очистить землю от всех, кто живет на ней?..
Хоббит открыл глаза. Стояла глубокая ночь. Возле крошечного костерка притулился Маленький Гном – обнаженный меч поперек колен. Над головой перекликались голоса неведомых птиц.
– Малыш! – Фолко приподнялся на локте. – Хватит носом клевать! Иди ложись. Моя стража начинается.
Маленький Гном не заставил просить себя дважды. Проворчав нечто вроде:
«Все спокойно было!» – он покинул пень около костерка, шагнул в сторону, повалился на освободившееся одеяло и мгновение спустя засвистел носом во сне.
Хоббит обошел кругом их небольшой лагерь. Кхандец Рагнур спал, растянувшись, точно готовый к прыжку дикий зверь леопард – Фолко доводилось видать их в чудом избежавшем разорения замке Этчелиона. И хоббит знал, что проводник вскочит на ноги, готовый к бою, едва вражьи поимщики только- только шумнут в отдалении. Торин, сын Дарта, тоже спал – то-то удивились бы надменные старейшины Халдор-Кайса, кабы узнали, куда занесло шалопутного подданного! Пальцы Торина и сейчас не разжимались – даже сонный, он держал наготове топор. Губы гнома едва заметно шевелились, произнося чье-то имя; всегда, все эти десять лет, – одно и то же, одно и то же…
«Мы пока еще держимся, – подумал Фолко. – Безумие словно бы отступило от нас. Один раз попробовало – и отступило… Что же нас держит? Какой талисман? Клинок Отрины? Перстень Форве?.. Или что-то еще?..»
Он размышлял – а глаза и уши, не требуя вмешательства сознания, всматривались и вслушивались, ловя едва заметные шевеленья ночных теней или подозрительный шорох среди мерного дыхания ночного леса. Все вроде спокойно, но… что-то не так. Вроде бы до харадских постов далеко.
Погоня?.. Нет… Хотя после того, как их взяли врасплох – когда пропала Эовин, – разве можно себе доверять?.. Хоббит сурово корил себя за тот случай – как он мог проморгать! Ну да теперь уж ничего не поделаешь. Они вырвали Эовин из харадских лап один раз, второй – уже не удалось… И чтобы сохранить хотя бы остатки чести, надо отправляться на Север, туда, где рати Эодрейда и Морского Народа сошлись в смертельной схватке с обитателями минхириатских равнин… С врагами… Полно! – хоббит даже ударил себя по колену. Опомнись! Какие они враги! Врагом был Саурон… был Олмер… А хазги, хегги, ховрары и прочие – несчастные, ослепленные, сведенные с ума прорвавшимся с Юга Светом… Ложным, конечно же, Светом – Светом раскаленных щипцов в руке палача. Светом, который зажгло черное, отвратительное чародейство. И он, Фолко, должен во что бы то ни стало добраться до того затейника! Во что бы то ни стало! А иначе… убивать этих бедолаг только для того, чтобы не убили тебя самого…
Хоббита прошиб холодный пот.
Потому что это страшнее, чем Саурон. Страшнее, чем даже Олмер – тот, случись ему победить, непременно пошел бы путем Ар-Фаразона Золотого, последнего нуменорского владыки, не более; а вот если светоч будет продолжать заливать Средиземье своим незримым ядом… Проклятье, ты один в глуши, и не у кого спросить, и нету больше ни Радагаста, что направит тебя на след, ни мудрого Форве, ни Великого Орлангура, что в равнодушии своем помогает всем – и правому и виноватому, лишь бы не остановилось коловращение Миров… Все, никого нет. Перстень принца Авари хоть и ожил, да не совсем – до Вод Пробуждения не дотянуться…
Вновь, как и в дни Погони за Олмером, – отвратительная серая Мгла перед тобой. Можно рубить ее мечом, можно пронзать стрелой – все бесполезно.
Остается только одно – брести на ощупь.
В висках стучала кровь. Предбоевая ярость горячила душу, вливая новые силы. Фолко замер, сжав кулаки и сильно прищурив глаза. Ему казалось, что мрак вокруг него медленно сменяется серым полусветом, что он словно бы воспаряет над землей – без всякого Древобородова питья. Лес остался внизу; стволы истончились, превратившись в жутковатые подобия скелетов с растопыренными костями рук-ветвей. Хоббит
