главной причиной. А только Патизиф опасался, что, возможно, уже скоро он отправится из мира людей в мир духов и богов, и тогда кто найдет новый дом Глазу Змея и проследит за его тайной? И уж в дороге, где время особенно нуждается в убыстрении своего хода за полезной беседой, он откроет Кавлонию весь опасный смысл их путешествия.

Под утро, перед отправлением, к воротам дома подъехал вооруженный гетайр и с учтивым поклоном передал белому магу грамоту от царя, аккуратно свернутую пергаментную трубку, и кожаный кошель с золотыми монетами, чтобы путешественникам не пришлось нуждаться в пути.

Патизиф принял дары с благодарностью и, не мешкая более, отправился вместе с мальчиком Кавлонием в дорогу. Глаз, в этот раз без жалости извлеченный из своего золотого гнезда, покоился в крохотном мешочке, надежно прикрепленном за шнурок, и висел на шее у Патизифа. Рассвет только-только пробудил первых певчих птичек, на дороге еще было пустынно, и никто не клубил пыль, ржали лошади из военных конюшен, требуя свежего сена, бродячие псы слабо тявкали вслед одиноким путникам.

Мальчик Кавлоний был рад и утру и поездке. Еще бы, он и учитель – оба едут через земли персов и через новое царство Македонянина по тайному делу, и с ними охранная грамота с печатью самого царя, и выше ее не бывает чести. И он снова увидит берега Ионии, учитель ему обещал, услышит и полузабытый шум греческого портового полиса и сможет поклониться своим богам, из коих Кавлоний более всех почитал светозарного Аполлона-Гелиоса. А когда они возвратятся назад, исполнив поручение, может, Македонянин и отметит юного грека, к тому же почти мага, и оставит при себе, и тогда он, Кавлоний, лично позаботится о том, чтобы у его дорогого наставника была достойная его мудрости спокойная старость. Ведь Патизиф для него больше, чем родной отец. Именно отец и продал некогда младшего своего сына Кавлония торговцам за долги в вечное рабство, а вот белый маг выкупил и по своей воле стал учить. И теперь взял с собой в почетную и таинственную дорогу и даже не сказал ему, куда, собственно, они едут и зачем.

А старый маг и не мог сообщить своему ученику ничего определенного, конечного пункта назначения своего пути он не знал и сам. Но не сказал он до поры Кавлонию и того важного обстоятельства, что ни в Персидское царство, ни к Македонянину они уже никогда не вернутся. И не будет честолюбивой награды, и не выйдет им благодарственной милости, а ждет их только глушь и забвение, и никто, кроме них самих, не узнает, ради чего предприняли старый маг и его ученик длинное и утомительное странствие на край земли. А если узнают, то долг их не будет исполнен и цена их усилиям не составит и одной серебряной драхмы. Так думал про себя Патизиф, сидя на верблюжьей шкуре в глубине тележки, а мальчик Кавлоний весело насвистывал и радостно правил двумя крепкими молодыми осликами, впряженными в дышло.

Неспешно достигли они Евфрата, проехали Каппадокию и Фригийские земли, везде находя достойный и комфортный приют и уважение от местных властей, благодаря, разумеется, грамоте Македонянина и его щедрому золоту. Потом, как и обещал учитель, повернули на юг, посетили лидийские Сарды и Карию и прибыли в Ионию. Здесь, в Милете, старый маг задержался на месяц-другой передохнуть и насладиться лаской летнего моря, полезного для его утомленного в дороге тела. Кавлоний же ходил по городу, будто молодой павлин, и так же пышно распускал перед греческими девушками хвост. Ему было уже почти шестнадцать, и он уже умел добывать огонь из камней, уговаривать дерево, чтоб лучше горело, лечить раны при помощи бирюзы и считать звезды по их небесному кругу, предсказывая, правда, еще не слишком хорошо, погоду и судьбу.

И лишь когда путники, следуя по побережью, достигли Геллеспонта и переправились через пролив у города Сеста, белый маг и открыл всю ошеломляющую правду своему милому и юному ученику. Патизиф ждал упреков и обвинений в обмане, слез и жалоб от разочарования. Хотя и был уверен, что все же ему удастся убедить Кавлония остаться вместе с ним и продолжить путь. Но не было слез, не прозвучал и упрек. Мальчик, сначала несколько растерянный, выслушал его серьезно и с вниманием, а когда маг закончил свой рассказ, попросил:

– Учитель, а можно мне взглянуть на этот Глаз? Хотя бы один разок?

– Конечно можно, мой мальчик, только будь осторожен. – И маг протянул ему на ладони зеленый камень, еще не веря в свою удачу.

Кавлоний недолго смотрел. Отвернулся и сморщился:

– Это мерзкая вещь. Самая мерзкая вещь, какую я видел. И ее мы должны хранить?

– Скорее – от нее. Но хранить мы должны, – ответил Патизиф, особенно радуясь слову «мы».

– И Македонянин поручил это страшное дело тебе и мне?

– Тебе в особенности, – немного приврал старый маг, – ибо я стар, а ты молод и умен.

– Дулькарнайн не разочаруется во мне. Но почему ты, учитель, не сказал мне раньше? – с подозрением спросил мальчик Кавлоний, который теперь уже вовсе не выглядел ребенком.

И Патизиф очень осторожно начал свое объяснение:

– Видишь ли, мой милый. В дороге много всяческого праздного люда и праздных ушей. А наша тайна потому и тайна, что даже тростник Мидаса не должен ее знать. А теперь, когда по эту сторону Геллеспонта в некоем месте и закончится наш путь, я и поведал тебе правду.

Он обманул мальчика Кавлония, но и мальчик Кавлоний обманул и превзошел своего учителя. И магу стало стыдно оттого, что он так недостойно плохо думал о своем питомце. Конечно, в ответах и готовности Кавлония еще много было ребяческого геройства. И все их бегство с Глазом Змея представлялось мальчику захватывающим приключением. Но истинная подоплека как раз и состояла в том, что Кавлония влекли именно опасности и трудности, а не полагающиеся за них почести. Ведь он был греком, а его подвигу не суждено остаться даже в песне рапсода. И Патизиф гордился собой, что правильно избрал себе попутчика.

Они бродили еще несколько месяцев по полудиким лесам Фракии. Но осесть в слишком отдаленной глуши все же сочли неразумным. А вдруг царю Искендеру захочется как-то справиться о своих посланцах? Да и лучше всегда оставаться вблизи моря, ибо это в случае опасности облегчит бегство. Только следовало выбрать такой захудалый порт или рыбачий поселок, который не станут особенно часто посещать богатые суда и военные корабли.

И вот однажды, выехав на своей тележке к морю на рассвете, Патизиф и его ученик застыли в восхищении. Белые, чистые скалы золотились в ранних солнечных лучах, кричали чайки, а противоположный берег пролива был так близок, что казалось – до него легко добраться вплавь. С той, противоположной, пологой стороны стоял вдалеке небольшой, по виду зажиточный город. А на их собственном скалистом берегу пока не было видно поселений. Проехав еще немного, почти до самого выхода Боспорского пролива к Понту Эвксинскому, маг и его ученик заметили, наконец, и небольшой городишко, и причал с рыбацкими лодками. Поселение, по некоторым признакам некогда весьма процветающее, теперь почти захирело, хотя домики его выглядели опрятно, а встречные местные жители казались скромными и в меру любопытными. Этот берег, в давние времена заселенный мегарскими колонистами, и по сей день сохранил нечто от дорийского величавого спокойствия и основательности.

– Здесь мы, пожалуй, и остановимся на время, – сказал старый маг, и пояснил: – Поселок хоть и невелик, зато, если приглядеться, хорошо расположен. Из него открыт путь на три части света. И берег с этой стороны достаточно крут, чтобы помешать ему соперничать в торговых делах с Вифинией. Место глухое и в то же время не столь удалено от границы обоих царств.

– Но это же только захудалый и бедный рыбачий поселок, – вздохнул мальчик Кавлоний. – Давайте узнаем, дорогой учитель, хотя бы, как он называется.

И Кавлоний окликнул молодого рыбака, невдалеке копавшегося с рваной сетью:

– Эй, незнакомец, приветствую тебя! – И когда рыбак обернулся на голос, спросил: – Как прозывается это место?

И рыбак, кивнув в ответ вместо приветствия, выкрикнул только одно слово:

– Византий!

Когда Базанова подняли с холодного, мраморного пола, ему все еще было очень худо.

Кружилась голова, сильно мутило, а главное, до сих пор перед его глазами стояла череда пренеприятнейших галлюцинаций, явившихся Андрею Николаевичу внутри камня. Та самая очкастая служительница, довольно, впрочем, участливо держала его под руку.

– Пойдемте, пойдемте. Я вам капель дам и воды. Это, наверное, сердце. Из-за погоды, – утешала его