Видимо, о том же Маккиндере писал из Новороссийска Астров Пепеляеву: «Только что посетивший нас видный британец, говоря о России, вспоминал Судан, а для поднятия промышленности рисовал заманчивые перспективы ост-индских компаний даже без участия русских»⁷⁷. В. А. Степанов еще раньше в частном письме, сетуя на колонизаторские замашки союзников, назвал их политику «египтизацией» России⁷⁸. С этими жалобами перекликаются сообщения Милюкова из Лондона о тамошних настроениях: «Теперь выдвигается в более грубой и откровенной форме идея эксплуатации России как колонии (выделено Милюковым. — Н. Д.) ради ее богатств и необходимости для Европы сырых материалов»⁷⁹. Так, пусть втихомолку, для себя, кадетские лидеры признавали теперь, что несла русскому народу инспирировавшаяся ими интервенция.

И все же кадеты из деникинского окружения еще на что-то надеялись, еще строили планы. «Как только положение примет несколько более определенные очертания, — писал Астров 30 января генералу Романовскому, — мы начнем подготовлять общественное мнение к восприятию нового периода»⁸⁰.

Но чем определеннее становилось положение, тем более безнадежным делалось оно для Деникина и его сподвижников. В январе-феврале 1920 г. была очищена от белогвардейцев южная часть Украины, стала советской Одесса.

Ощущая приближение краха, южные кадеты прибегли к тому же крайнему средству, что и их однопартийцы в Сибири, — они явились инициаторами создания Общества добровольных отрядов с целью вовлечения в армию интеллигенции. «Именно интеллигенция, — заявлял председатель этого общества П. Д. Долгоруков, — должна провозгласить лозунг — все на фронт! — и претворить его в жизнь»⁸¹. Некоторые члены партии «народной свободы» пытались действовать личным примером: добровольно вступил рядовым в армию, например харьковский кадет профессор В. X. Даватц⁸².

Между тем бои на Северном Кавказе становились все тяжелее для деникинцев. В конце марта был освобожден Новороссийск. Остатки белой армии в страшной панике, в обстановке, по словам Милюкова, не поддающейся описанию, эвакуировались морем в Крым. Теперь на этом небольшом полуострове сосредоточились все оставшиеся силы и все надежды белогвардейского лагеря.

Новороссийская катастрофа явилась для Деникина последней каплей. Он был вынужден ретироваться с политической арены. Другого выхода не было — это сознавали даже его стойкие приверженцы, в том числе и кадеты. Как свидетельствует Оболенский, они понимали, что «Деникин, имя которого совершенно скомпрометировано в народных массах», «далее не может возглавлять противобольшевистское движение», что «он должен уйти и заменить себя другим лицом»⁸³.

2—4 апреля в Севастополе состоялось совещание высших командных чинов, которое должно было наметить кандидатуру нового главнокомандующего. Имя деникинского преемника давно уже муссировалось в белогвардейской среде. Это был барон Врангель, командовавший Кавказской армией. В результате конфликта с Деникиным, который зародился еще весной 1919 г. и обострился до крайности зимой 1920 г., Врангель оставил военную службу и уехал из России в Константинополь. Его кандидатуру выдвигали и поддерживали правящие круги Антанты, разочарованные военным и политическим банкротством Деникина. Врангель получил приглашение от английского командования прибыть в Севастополь и был доставлен туда на английском военном корабле. Приказом от 4 апреля Деникин передал власть Врангелю и навсегда покинул Россию⁸⁴.

Новый белый диктатор, девизом которого стала формула «левая политика правыми руками», предпочитал опираться не на обанкротившихся при Деникине кадетов, а на бывших царских чиновников во главе с Кривошеиным. Начальником Управления иностранных дел Врангель сделал П. Б. Струве, приехавшего в Крым в середине апреля.

Они сблизились еще зимой 1920 г. в Новороссийске, где жили в одном железнодорожном вагоне. Когда в марте после эвакуации из Новороссийска Струве оказался в Константинополе, он вновь встретил там Врангеля, который считал свою военную карьеру законченной. Коротая вдвоем вечера в турецких кофейнях, Струве и Врангель сошлись еще теснее⁸⁵. Интересно, что об этом альянсе тогда же был извещен В. И. Ленин. 26–27 марта на адресованном, ему конверте он сделал пометку: «О Струве (и Врангеле)»⁸⁶.

Несмотря на то что недавний соратник кадетов по Национальному центру, а в прошлом член кадетского ЦК Струве оказался у руля правления, партии «народной свободы» как активной политической силе не нашлось места возле трона нового властителя. По его поручению Струве, будучи в Париже, уведомил находившихся там кадетских лидеров, что появление членов их партии в Крыму не только «бесполезно», но и «вовсе нежелательно», ибо они окончательно «вышли в тираж»⁸⁷. Астров отмечал в связи с этим, что приезд в Россию Милюкова, обсуждавшийся на заседании ЦК в Новороссийске, теперь был бы «в полном несоответствии с положением дел… Его просто ухлопали бы современные политики Крыма»⁸⁸.

Лишь единицы из руководства кадетской партии (Новгородцев, Долгоруков, Челищев, Оболенский, Степанов, затем приехавший из Англии Карташев) остались в Крыму при Врангеле, но в качестве частных лиц, не занимая официальных постов в его правительстве⁸⁹. Часть кадетских лидеров приняла это положение как должное, некоторые даже старались обосновать его логически и теоретически. «Россия представляет теперь из себя клокочущее море, — писал в те дни П. Д. Долгоруков, — русская государственность — утлое судно, потерпевшее аварию… И если нам и не суждено быть в командном составе этого судна, мы должны работать в кочегарном отделении, должны спуститься в трюм, выкачивать воду и заклепывать пробоины, чтобы не дать погибнуть судну»⁹⁰.

Еще в январе 1920 г. Новгородцев так формулировал свой «политический прогноз»: теперь «придется идти политически правее, социально левее», предрекая таким образом направление врангелевского курса. А в июне тот же Новгородцев писал из Крыма за границу Астрову, что кадеты «вместе с Деникиным неумолимым историческим роком выброшены из политической борьбы» и он не видит условий, при которых они «могут вернуться в ближайшем будущем к активной политической роли». Эта роль, отмечал он, по праву принадлежит теперь бюрократам старой закалки, и вот почему: «большевики победили кадетов своим уменьем властвовать… И способностью осуществлять свои мысли. Этот дар власти… они взяли из той школы суровой партийной дисциплины… которую все они прошли и которая подобрала у них особый отбор людей с особым закалом воли… И естественно, что… на смену кадетам должны были прийти люди, выросшие также в атмосфере служебной дисциплины, государственного служения, практического дела»⁹¹.

Сколько громких слов наговорили в свое время кадеты, сколько бумаги исписали, обрушивая громы и молнии на головы царского государственного аппарата, объявляя его единственным виновником всех бед и несчастий России! И вот итог: на представителей этого самого аппарата, на николаевских сановников- бюрократов возлагали они теперь свои последние надежды!

Эмигрировавшие за границу кадеты из бывшего окружения Деникина оценивали «черного барона» и его политику более осторожно. Так, Астров сомневался, не опасен ли «диапазон» программы Врангеля («он стал не только к.-д., он стал и с.-р., оставаясь глубоким черносотенцем»), но тем не менее считал: «Опыт интересен. Это высший образец надпартийности и всепоглощения (выделено Астровым. — Н. Д.)»⁹². Зато уж оставшиеся в Крыму члены партии «народной свободы» испытывали к режиму Врангеля самые верноподданнические чувства. «Сейчас, — писал Новгородцев Астрову, — в первый раз после 27 февраля — если не считать большевиков (знаменательная оговорка! — Н. Д.) в России появилось правительство в точном смысле этого слова, а не только по названию. Здесь не колеблются, не рефлектируют, не состязаются в силе аргументации, а просто действуют и исполняют приказания»⁹³. Долгоруков в мемуарах объяснял свою преданность Врангелю следующим образом: «Он был ближе к типу диктатора, а это в настоящее время и требовалось, а потому я… всецело и убежденно стал его поддерживать как в Крыму, так и за рубежом»