оправдавшем их надежды адмирале, а затем белочехи, которые решили использовать головы Колчака и Пепеляева как выкуп за свой беспрепятственный выезд из Сибири. Оба они 15 января были переданы Политцентру. Передача происходила в присутствии члена Сибирского комитета РКП(б) И. В. Сурнова, а охрана Колчака и Пепеляева была организована Центральным штабом рабоче-крестьянских дружин. Под усиленным конвоем их доставили в губернскую тюрьму и поместили в одиночные камеры⁶⁵.

В тот же день в городе узнали о продвижении каппелевцев. К началу февраля они подошли уже вплотную к Иркутску. Почуяв приближение белогвардейцев, активизировались контрреволюционные элементы. По городу разбрасывались портреты Колчака, черносотенные прокламации, восхвалявшие его и призывавшие к его освобождению, контрреволюционные листовки. При обысках во многих местах обнаруживали спрятанное оружие, боеприпасы, военное снаряжение. Были совершены даже две попытки похитить Колчака и Пепеляева под видом вызова их на допрос, с предъявлением фальшивых документов от имени ревкома. Имелись сведения о том, что в городе существует тайная контрреволюционная организация, цель которой — освобождение «верховного правителя» и его премьер-министра⁶⁶.

Опасность положения до крайности усугублялась нависшей над Иркутском угрозой прорыва каппелевцев. Учитывая все эти факторы, Военно-революционный комитет 6 февраля 1920 г. постановил расстрелять Колчака и Пепеляева. Постановление заключалось словами: «Лучше казнь двух преступников, давно достойных смерти, чем сотни невинных жертв»⁶⁷. В ночь на 7 февраля приговор был приведен в исполнение.

Когда председатель губернской Чрезвычайной комиссии большевик С. Чудновский, войдя в тюремную камеру к Пепеляеву, зачитал ему постановление ревкома, тот упал на колени и стал слезно умолять о пощаде. «Он уверял, — вспоминает присутствовавший при этом комендант Иркутска Бурсак, — что вместе со своим братом генералом Пепеляевым давно решил восстать против Колчака и перейти на сторону Красной Армии. Я приказал ему встать и сказал: „Умереть достойно не можете… ”»⁶⁸. Вместе с Колчаком и Пепеляевым был расстрелян палач-вешатель, в период колчаковщины приводивший в исполнение смертные приговоры в иркутской тюрьме⁶⁹. Их общий конец представляется символичным: все трое были беспощадными палачами трудящихся Сибири.

20 мая 1920 г. в Новониколаевске состоялся суд над другими, не успевшими сбежать белогвардейскими преступниками. В их числе на скамье подсудимых ожидали расплаты Червен-Водали — последний премьер-министр Колчака — и Клафтон — преемник Пепеляева на посту председателя Восточного отдела ЦК партии «народной свободы», один из главных заправил колчаковской пропаганды. Согласно приговору они были расстреляны 23 июля 1920 г.

Так бесславно завершилась кадетская эпопея в Сибири. Почти одновременно с падением колчаковского режима в феврале 1920 г. рухнула власть буржуазии в северных районах страны. Но на Юге полыхал еще пожар гражданской войны, и там осколки партии, «народной свободы» продолжали свою деятельность.

Поздняя осень 1919—начало 1920 г. в южной части страны прошли под знаком победоносного наступления советских войск. Все нетерпимее становились противоречия внутри белогвардейского лагеря: между Деникиным и Кубанской радой, между Добровольческой армией и Донской армией и т.д. Острые внутриполитические конфликты не могли не отражаться на настроении казаков, составлявших значительную часть деникинского войска. ЦК РКП(б) искусно использовал эти противоречия, облегчая тем самым дальнейшее продвижение Красной Армии. В самом конце 1919 и начале 1920 г. одна победа следовала за другой: были освобождены весь Донбасс, Таганрог, Царицын, Новочеркасск, Ростов-на-Дону. Советские войска вышли к Азовскому морю, расчленив деникинскую армию на части: большая из них отступила на Северный Кавказ, меньшая — в Крым и к Одессе.

Последнее заседание ЦК партии «народной свободы» в Ростове, состоявшееся 28 декабря 1919 г., было одним из самых кратких за время его существования. И немудрено: сразу же по окончании заседания его участники в безумной спешке покинули город. Вышедшие в день освобождения Ростова кадетские газеты уверяли население, что волноваться нет оснований, что город ни в коем случае не будет оставлен белыми войсками: костьми ляжем, но не сдадимся⁷⁰. «Катастрофа наступила настолько быстро, — пишет в своих воспоминаниях А. Борман, — что накануне приказа об эвакуации мы сдали белье прачке и потом выхватывали его из прачечной в мокром виде. Все, кто был связан с белым движением, бросились на вокзал…»⁷¹.

С огромным трудом, всеми правдами и неправдами добирались до Новороссийска. В переполненном людьми городе разразилась эпидемия сыпного тифа (от него погибли Е. Н. Трубецкой и бывший министр Скоропадского И. А. Кистяковский). Паника и смятение охватили кадетов. 4 января Тыркова записала в дневнике: «Докатились до моря, как это произошло, никто не понимает… Все порвалось, перемешалось, спуталось… То, что мы считали ядром нарождающейся русской государственности, оказалось если не мыльным пузырем, то каким-то комком глины, который распался от первого толчка». И 9 февраля: «Как описать Новороссийск? Кадеты… беженцы, вши, больницы… Норд-ост. Люди перестали мыться. Нет белья. Спят на столах. Болтаются подошвы… Столкнуло всех на край бездны… Власть развалилась. Никто даже не знает, кто теперь начальство, где оно и как его зовут».

Еще одна запись в ее дневнике того времени: «Полтора месяца бродили верхи русской интеллигенции по грязным, холодным, бессмысленным улицам Новороссийска. Одинокие, разрозненные, ошеломленные, многие испуганные и все охваченные огнем тоски, они про себя переживали катастрофу. Порой собирались по два, по три и в нетопленных угрюмых безнадежно чужих комнатах нервно перебрасывались опытом последней горечи. И только недавно поняли, что надо вслух, хотя бы среди избранных, обдумать, осмотреться»⁷².

В начале февраля Деникин предпринял последнюю отчаянную попытку найти выход из положения — он вновь реорганизовал правительство. Идя на уступки казачеству, Деникину пришлось сдать свою основную позицию — диктатуру, согласиться на образование законодательного (а не «законосовещательного») органа и на создание «ответственного» министерства во главе с представителем донского казачества Н. М. Мельниковым. Эти меры были гораздо радикальнее умеренных предложений Астрова.

Вопрос об отношении к новому правительству рассматривался на первом заседании кадетского ЦК в Новороссийске 4 февраля 1920 г. Обсуждали резолюцию П. И. Новгородцева, «как отнестись к Верховному кругу, к казачьему министерству, к тому, что вместо диктатора у нас ответственное министерство». Степанов сформулировал свою позицию так: «Если будут военные победы, Деникин сбросит с себя всю эту чепуху и будут перемены. Если нет, то Деникин погибнет». Новгородцев уже не верил в возможность побед белой армии. По его мнению, России предстояло оказаться либо под контролем «иностранной жандармерии», либо под пятой «чумазого»⁷³ (так кадеты именовали рабоче-крестьянскую власть).

Кадетский ЦК вынес резолюцию о поддержке «южнорусского» правительства «как совершившегося факта, не входя в критику, его политической физиономии и личного состава»⁷⁴. В коалиционный кабинет вошли наряду с казаками донские кадеты В. Ф. Зеелер, В. А. Харламов, член Национального центра М. В. Бернацкий (между прочим, в состав правительства был включен также Н. В. Чайковский).

В Новороссийске было проведено еще несколько неофициальных партийных совещаний. На одном из них слушали письмо Астрова к Милюкову в Лондон с приглашением приехать в Новороссийск и заверениями, что «Деникин будет ему рад»⁷⁵.

Но главным из обсуждавшихся вопросов была предстоящая эвакуация. Пытались как-то участвовать в ее организации, но это не удавалось. На эвакуационном пункте, писала Тыркова в дневнике, «англичане хозяева, а русские вроде слуг».

Английский профессор Маккиндер, «присланный своим правительством заняться эвакуацией Новороссийска», выглядел, по ее словам, именинником. «Настоящий иноземец, решающий судьбу низшей расы»⁷⁶.