на этих роскошных деревьях, благо пищи в озере для них было хоть отбавляй. Гнездящиеся здесь гоголи спокойно, как маленькие пароходики, плавали вдоль берега, волнуя зеркальную поверхность воды. В озере обитал в основном окунь, да и носило оно название Окуневое. Здесь нам предстояло провести дня три- четыре. В первый вечер мы побывали на озере и буквально с ходу поймали на небольшую блесенку несколько огромных окуней.

Рано утром, как только забрезжил рассвет, я взял свой карабин, рыболовные снасти и, перебравшись через Абакан, пошел к озеру. Нужно было пройти тайгой всего метров триста. Было тихо. Легкий утренний туман стоял между деревьев. На подходе к озеру я увидел мелькнувшего среди деревьев небольшого медвежонка. Бросив снасти на траву, я вскинул карабин. Несколько отступая, надо сказать, что продукты у нас были на исходе, поэтому при первой возможности мы охотились на рябчиков, уток, ну и всегда пытались добыть что-нибудь покрупнее, поэтому мною руководил не только азарт. Главное, нужно было добыть мяса.

Медвежонок бежал вдоль берега озера и скрылся за деревьями. Я мгновенно определил, где он должен появиться в поле моего зрения, и взял это место на прицел. В то время я уже довольно хорошо стрелял бегущего зверя пулей, и добыть его, в общем-то, не составляло труда. Когда он выскочил там, где я его ожидал, я поймал его на мушку и буквально за мгновение до того, как нажать курок, увидел, что это не медвежонок, а мальчишка. Он бежал, несколько ссутулившись, в длинной темной куртке, без головного убора, с развевающимися темно-русыми волосами. В руках у него было небольшое удилище. Я вздернул карабин стволом вверх и с трудом перевел дыхание. Мальчишка скрылся за деревьями, не заметив меня. С трудом я пришел в себя от волнения и осторожно подошел к берегу озера. Откуда он мог появиться здесь? Осматриваясь, изпод кроны кедра увидел метрах в ста от себя бородатых людей, которые с удочками в руках ловили рыбу, и среди них был мой «медвежонок».

Несколько успокоившись, я пошел к ним. Теперь они, увидев вооруженного человека, вышедшего из тайги, прекратили рыбалку и внимательно рассматривали меня. Один из них наклонился и взял в руки ружье, лежащее на камнях. Подойдя ближе, я узнал в одном из них Золотаева, да и он меня узнал. Мы поздоровались. Один из стариков внимательно посмотрел на меня и, прищурив глаза, заметил:

– Чего испужался, никто тебя не тронет. Я не стал объяснять причину моего состояния, что-то промямлил, ссылаясь на усталость, на то, что плохо спал и т. д. Мы немного посидели на камнях, поговорили. Я сообщил, что экспедицию ведет Молоков. Один из стариков сказал:

– Данила всю жизнь ездит с паучниками, много повидал. Разговаривая с ними, я буквально не сводил глаз с мальчишки, которого я совершенно не интересовал. Он увлекся рыбалкой, и только нет-нет да посмотрит на мой карабин. Ну, а мой мозг сверлила одна дума, что бы было, если бы я его застрелил. Уходя, я пригласил их вечером к костру, если еще останутся здесь. Вечером двое из них пришли в наш лагерь повидаться с Молоковым и засиделись у костра до глубокой ночи. Золотаев, к моему удивлению, не пришел. Как обычно в таких случаях, пригласили их поужинать с нами и перед ужином налили всем по небольшой чарочке спирта. Оба гостя с удовлетворением выпили. Один из них, перед тем как выпить, сказал:

– Шпиртику выпить можно, – и поинтересовался, чистый ли спирт. Получив утвердительный ответ, он слегка улыбнулся, посмотрел по сторонам на тайгу, на стоящих у дымокура лошадей и как-то красиво перекрестившись, произнес: – Эка благодать, прости нас, Господи. Откровенно говоря, я всегда с интересом смотрел и слушал таких угрюмых, на первый взгляд, таежников, которые отличались замкнутостью, скромностью и в то же время общительных. Разговаривая, выпили еще по одной чарочке, а вот когда Молоков предложил по третьей, то один из них твердо, но в то же время деликатно сказал, слегка прикрывая ладонью чарочку:

– Будет. И только здесь, у костра, в этой прекрасной обстановке я окончательно успокоился. Спустя несколько дней, уже по пути к дому я рассказам Молокову все, что произошло. Он выслушал и сказал, что всегда надо быть внимательным, горячиться не надо, и добавил, что глаза иногда обманывают – видят то, что хотелось бы видеть голове.

Постепенно о Лыковых стали забывать. Многие склонялись к тому, что он ушел в Туву, тем более что сделать это было уже несложно, так как Тува в 1944 году вошла в состав СССР и граница была открыта.

Жизнь и работа в заповеднике шли своим чередом. Строились жилые дома, велась большая научная работа, и постепенно залечивались раны, нанесенные военным временем.

Осенью 1948 года мы с Молоковым во время дежурства на Абаканском кордоне поднялись верх по Абакану на лодке, как говорят в Сибири, на шесту, и побывали в брошенном поселке на реке Каир. Все шесть изб, в которых проживали староверы, стояли с пустыми проемами окон. Все заросло бурьяном. Малинник, крапива, репей выше человеческого роста стояли плотной стеной, и подошли мы к избам, с трудом пробившись сквозь эти заросли. Молодые березы и осины густо затянули бывшие огороды и пашни. В избах было както не совсем приятно, поэтому устроились мы под сохранившимся навесом. Односкатная крыша и три стенки навеса были забраны колотыми кедровыми плахами. Под навесом было сухо и по таежным меркам довольно уютно, особенно когда развели костер и стали готовить уху из пойманных в устье Каир-су хариусов.

Когда я находился в таких таинственных местах, в окружении дремучей тайги и мире дикой природы, да еще там, где когда-то жили люди, ничем не нарушая ритма природы, меня всегда охватывало какое-то странное чувство. Мне казалось, что кто-то видит и слышит меня, внимательно следит за мной, поэтому, прикасаясь к чему-либо или делая что-то, я всегда контролировал себя и старался не допустить ничего такого, что могло бы кого-то обидеть, кому-то причинить боль или вызвать неодобрение моих действий. Старался все делать аккуратно, спокойно и как можно меньше нарушать тишину.

Это чувство сохранилось у меня и по сей день с тех пор, когда мы еще мальчишками уходили с ночевкой в тайгу и, сидя у костра в окружении огромных деревьев, рассуждали о тайге, о путешествиях и рассказывали друг другу различные таежные байки, истории, которые слышали от взрослых, переделывая их на свой лад. Мы тогда твердо верили в то, что у тайги есть хозяин, который все видит и слышит, который оберегает тайгу и всех, кто находится в ней, и что гневить его ни в коем случае не следует. Мы с малых лет знали, что можно и чего нельзя делать в тайге.

Помню, как наш наблюдатель заповедника, замечательный человек Илларион Федосеевич Деменев в первый вечер выхода в тайгу аккуратно завернет в лоскут бересты немного сухариков и положит под дерево или в развилку дерева, тихонько приговаривая:

– Иван Петрович, это тебе. Так почему-то уважительно называли многие таежники хозяина тайги. Да и не только Деменев, многие таежники, промысловики всегда в первый вечер угощали хозяина тайги, благодарили его.

Коренные жители – алтайцы также, придя в тайгу на место промысла, одаривали хозяина тайги. Я не раз наблюдал, как в первую ночевку в тайге кто-нибудь из них брал топорик и, слегка царапнув острием кору кедра, как бы прося его обратить на него внимание, начинал скороговоркой говорить с кедром. На русском языке это звучало примерно так – богатое дерево, богатое светом, будь мне вместо матери, будь мне вместо отца, снег придет – отгоняй, дождь придет – не пускай, мороз придет – согревай и т. д. Причем так же клали под дерево, несколько в сторонке, немного пищи. И всегда в центре внимания был кедр. Бытовало поверие, что он все видит и слышит, и еще говорили, что кедр любит человека. Это прекрасное поверие было в сознании многих жителей таежных поселений Сибири, поэтому и было такое отношение к этому дереву.

На следующий день мы побывали на кладбище, где были похоронены близкие родственники Лыковых, кого сразила страшная болезнь. Убитый наблюдателями заповедника младший брат Карпа Осиповича Евдоким также нашел здесь свое последнее пристанище. Я собрал каких-то поздних цветов, сломал несколько веточек у недавно упавшего кедра, и это подобие букета мы положили на могилу Евдокима.

После обеда поднялись на лодке немного вверх по реке и устроились на ночлег под скалой в 10–12 метрах от воды. Приближались сумерки. Молоков развел костер и стал обустраивать ночлег, а я занялся рыбалкой. Это был какой-то выдающийся вечер, хариусы клевали как-то жадно, буквально не давая искусственной мошке коснуться воды.

Поднимаясь вверх по реке и спускаясь вниз к кордону, мы за эти дни несколько раз наблюдали маралов, которые, не обращая на нас особого внимания, не спеша уходили с гордо поднятой головой и скрывались в прибрежных зарослях. В одном месте молодая лосиха с лосенком, увидев нас, не стала особенно интересоваться нами, а, поднимая каскады брызг, красивой лосиной рысью перебежала мелкую протоку и