– Я передам ему эти цветы, – сказал он, забирая букет. – Отец не может принимать посетителей: он очень слаб.

– Ах… Какая жалость!

– Благодарю за сочувствие.

Он попытался было закрыть ворота, но ее рука взметнулась вверх и не дала ему сделать этого.

– Мигель, не прогоняй меня. – Ее лицо было на расстоянии всего нескольких дюймов от его лица. – Я ведь тоже больна.

– Тогда тебе стоит обратиться к доктору.

– Я говорю серьезно. Я больна, я смертельно больна из-за того, что не вижусь с тобой.

– Исабель, прошу тебя… Мне не хочется говорить об этом. У меня сейчас много других проблем – я думаю только об отце.

На ее губах появилась кривая усмешка.

– Вот как? А мне казалось, что тебя куда больше занимает эта злосчастная наследница огромного состояния.

Мигель был поражен.

– Тебе не обмануть меня, – продолжила меж тем Исабель. – А она не сообщила, что ее только что выпустили из сумасшедшего дома?

Мигель ударил ее по лицу.

Исабель медленно поднесла к щеке руку в перчатке. Но прежде, чем она успела сказать хоть что- нибудь, из тьмы во дворе донесся голос Патриции:

– Мигель, где же ты?

– Сейчас приду!

Глаза Исабель превратились в две непроницаемо-черные точки.

– Поторопись, Мигель, – выдохнула она. – Не заставляй ее ждать.

Она отшатнулась, и Мигель, охваченный яростью, захлопнул за нею ворота.

– Кто-то приехал? – спросила Патриция, когда он подходил к дому.

– Нет, это всего лишь привезли цветы отцу. – Он показал ей букет. – Велю служанке поставить их в воду.

Ему нужно было несколько мгновений, чтобы собраться с мыслями. Разумеется, Патриция рассказала ему о своем пребывании в лозаннском санатории, но откуда об этом стало известно Исабель?

– Мистер Кардига! – послышался из темноты голос Патриции. – Расслабьтесь, мистер Кардига, расслабьтесь!

Патриция нежно обняла его, и улыбка у нее на лице заставила позабыть обо всем, связанном с Исабель.

На занятиях в школе верховой езды Патриция считалась любимой ученицей наставника. Резкий приказ или даже грубый упрек, обращенные к кому бы то ни было другому, превращались, если речь заходила о ней, в мягкий совет или в сопровождаемую улыбкой и комплиментом рекомендацию. Другие учащиеся перешептывались у нее за спиной, и Патриция не знала, догадываются они или нет об истинном положении вещей. Но когда он усадил ее на Ультимато, на которого не позволял садиться никому, шепоток сменился понимающими ухмылками.

Через пару дней она была уже не просто любимицей преподавателя, она превратилась в его помощницу Мигель попросил ее поработать с несчастной девочкой из Франции, уже признанной всеми, кто учил ее ранее, бездарной, хоть и богатой курицей.

Патриции стало жаль девочку, казавшуюся такой растерянной даже на безотказно смирной паломинской лошадке, – ее бриджи промокли от алого вина, по пухлым щекам, не переставая, катились слезы.

– Как тебя зовут? – спросила Патриция по-французски, обняв плачущую девочку за плечи и поспешив увести ее в дальний конец арены.

– Меня зовут Лиз, – по-английски ответила та.

– Вот как, ты говоришь по-английски?

– Да, я говорю по-английски. Но я не умею ездить верхом на лошади.

Патриция улыбнулась.

– В начале это и впрямь нелегко, Лиз. Тебе следует набраться терпения.

– Но у монсиньора Мигеля совсем нет терпения. Он просто чудовище… Я ненавижу его, – внезапно призналась девочка.

– Что ж, пожалуй. Монсиньор Мигель порой бывает грубоват. Но зато конь у тебя замечательный!

– Да нет же! Самый настоящий дракон! Он хочет сбросить меня наземь и затоптать копытами.

– Ах, детка, этого просто не может быть. Поди сюда! Погляди! Погляди ему прямо в глаза.

Девочка послушно подняла голову.

– Видишь, он сам испуган. Испуган – и только. Ему кажется, что ты причинишь ему боль.

Девочка поглядела в добрые глаза коня.