— Что же вы? — бросил на ходу Робни-ван. — Заходите.
В каждой его руке было по два узла с одеждой, посудой и снедью, а на шее конским хомутом изгибался свернутый ковер: его концы, толстые, как бревна, косо торчали по бокам. Хозяйка посторонилась.
Внутри гостиница совсем не напоминала дворец. Обычное жилище, зачем-то запрятанное в квадратную коробку с низким закопченным потолком. Истертый ковер на полу, очаг, слабый светильник. С кошмы в углу поднялась темная фигура и, подойдя почти вплотную, оказалась девушкой, худенькой, тоже без накидки, с жидкими косами ниже колен и острыми чертами лица. Тучная хозяйка, появившись в проеме, что-то сказала ей на отрывистом, лязгающем языке. Девушка обернулась к Мильям и повторила, кажется, то же самое, только с другой интонацией.
Мильям огляделась по сторонам: Робни-вана не было. Наверное, пошел к повозке за оставшимися вещами… скорей бы он вернулся.
Девушка повторила фразу более требовательно, указывая костлявым пальчиком наверх и вбок. Потом нагнулась и взяла за руку Валара.
Хотела взять. Сын отдернул пальцы, словно от раскаленного камня очага. Прижался к ногам матери — но не сзади, а спереди, готовый защитить или навсегда остаться рядом.
— Дикие вы, — проворчал Робни-ван поверх тяжеленного сундука, окованного серебром, который давным-давно, еще до свадьбы, достался Мильям от матери. — Это дочь хозяйки. Она хочет провести вас в нашу комнату. На втором этаже… Ну давайте, давайте, быстренько!.. Нет уж, меня пропустите вперед…
Под его ногами заскрипели, застонали дощатые ступеньки, уходившие куда-то вверх, в неизвестность и тьму.
Мильям не спала.
Ей еще ни разу не удалось заснуть здесь, в странном неуютном жилище с пустотой под полом и тяжестью над потолком. Робни-ван говорил, что это глупости. Что всего лишь три этажа — это попросту смешно; наверное, он был прав, хотя Мильям и не понимала почему. Но закончился пятый день их пребывания здесь, а она по-прежнему не могла спать, и голова казалась гулкой, словно пустой заварник. А чтобы заварить чай, нужно было спускаться вниз, к очагу, просить разрешения хозяйки или ее дочери… Мильям передернула плечами. Повернулась на кошме.
И увидела, что Робни-вана рядом нет.
Как он мог выйти? Когда?!. Неужели она все-таки заснула?..
Мильям села, огляделась по сторонам, прислушалась. Снизу, сверху, из-за стен, как всегда, доносились приглушенные шумы, стуки, голоса. Здесь, наверное, никогда не бывает тишины… Дыхания детей почти не было слышно.
По нужде тут ходили в отдельное помещение на нижнем этаже. Совсем близко, он бы уже вернулся. Даже если вышел всего лишь за мгновение до того, как она… проснулась? Куда он мог пойти?!!
Встала. Набросила накидку поверх длинного ночного платья. Идти искать его было неразумно — вдруг все-таки просто вышел по нужде?.. а вдруг проснутся дети?! — и страшно. Но оставаться тут, в этом жутком месте, наедине с темнотой и неясными звуками, — еще страшнее. И после стольких бессонных ночей она не находила в себе сил нести этот страх.
Первая же ступенька скрипнула так громко, что в родном селении Мильям проснулись бы и залаяли все до единой собаки, а во дворце Растуллы-тенга вскочили бы на ноги задремавшие охранники. Здесь — ничего не изменилось. Еще один полуночный звук.
На четвертой ступеньке Мильям остановилась. Снизу теперь уже явственно слышались голоса. Два голоса. Мужской и женский.
Дочь хозяйки гостиницы — и Робни-ван.
Он уже начал учить жену и детей северному наречию, и Мильям успела выучить фразы приветствия, прощания, благодарности и еще не меньше двух десятков слов. Но сейчас они, двое, внизу, говорили совсем другие, незнакомые слова…
Коротко, негромко, с вопросом — Робни-ван.
Девушка захихикала, защебетала длинно, фальшиво, будто плетя словами цепочку из дешевого желтого металла.
Робни-ван возразил — как бы шутливо, но внутри его шутки был спрятан железный стержень жесткой мужской настойчивости. Хозяйкина дочь снова прыснула, опять заговорила все быстрее и тише, интимнее, время от времени подпуская в шепот приглушенные полувскрики-полустоны. Робни-ван продолжал настаивать, мягко, бархатно, неотвратимо… Девушка неуверенно пискнула в ответ, а затем на какое-то время умолкла, и Мильям отчетливо, словно не было ни ночи, ни каменной стены, увидела, как она — востроносая, некрасивая, зато совсем-совсем молоденькая! — с притворным испугом пятится назад, расчетливо отступая в сторону расстеленной в углу кошмы…
И надо было вернуться к себе, поднявшись на второй этаж по громко скрипящим — но кого это волнует? — ступенькам…
Мильям не помнила, как очутилась внизу. Не помнила ни единой ступеньки. Ни скрипа.
И все оказалось точь-в-точь так, как она только что видела сквозь стену: расстеленная кошма, бесстыжие тощие косы без накидки, его руки на ее плечах… Одновременный взгляд двух пар сообщников- глаз.
Хозяйкина дочь заверещала пронзительным шепотом, стряхнула с плеч ладони Робни-вана, отскочила в глубь кошмы, а там бочком, по стенке, пробралась к выходу в смежную комнату. Облезлая кошка!.. Мильям едва сдержалась, чтоб не броситься за ней, не вцепиться ногтями в щеки, не намотать на кулаки жидкие пряди кос…
— Опять не спишь? — спокойно спросил Робни-ван. — Глупенькая… пойдем.
— Ты же знаешь. Я сколько раз тебе рассказывал…
Мильям молчала.
Ничего он не рассказывал. А если и да — не может же быть, что он лжет, — то, наверное, она все равно не понимала его слов и боялась переспросить…
— Это моя работа. Мое единственное настоящее дело, которое я здесь начал и должен довести до ума. Пока у меня получается, Миль, и это здорово. И ты даже не представляешь, до чего будет хорошо, если у меня все получится до конца…
Она молчала. Тяжело, обвиняюще.
— Я мастер по оружию. Чтоб вы не сомневались, ни ты, ни дети. Я занимаюсь этим весьма почтенным ремеслом, на котором, собственно, и держится столько веков оборона Гау-Граза. Ключевое слово — оборона. Пора бы уже перейти в наступление…
В темноте перестукивались и перешептывались за стенами, под полом и над потолком невидимые существа, неслышно дышали сонные дети. Белела поверх кошмы повязка на руке Валара… виноградник. Те мальчишки не верили, что его отец — мастер по оружию. Никто никогда в это не верил… кроме разве что нее.
— …традиционное общество. Это означает — когда все разложено по полочкам, в мелочах известно наперед, роли расписаны раз и навсегда. Мужчина воюет, женщина делает все остальное. Ты никогда не задумывалась, Миль, насколько женщины Гау-Граза сильнее мужчин? Во всех отношениях?..
Да, он действительно когда-то уже говорил что-то подобное. Непонятные слова человека, который сам ничего не понимает в жизни. Там, где Робни-ван жил до того, как стал Пленником, все было, наверное, совсем по-другому… Но ему пора бы и привыкнуть. И перестать наконец…
— Ты знаешь, только не обижайся, мне когда-то казалось смешным это ваше «великий Гау-Граз». Для такой капли, такого мизерного клочка земли… обхохочешься. Но теперь я вижу, что он действительно велик. Его величие в природе — именно природе, а не просто экосистеме! — и в женщине. И особенно в том, что природа и женщина Гау-Граза — едины, что они соединяют свою силу, действуют заодно. Черт возьми, как красиво сказал. Одному моему… другу понравилось бы. Только он умер. Давно.
— Ты ее любишь? — спросила Мильям.
Прозвучало жалко и глупо. Лучше б она продолжала молчать…
Робни-ван, кажется, удивился:
— Кого? А-а… не говори глупостей, Миль. Она единственная дочь у своей мамаши. Первая. Я должен был в спокойной обстановке выяснить, что она умеет. И чему я могу ее научить.
