выхватить суть проблемы и дать довольно дельный совет. Однажды я была свидетельницей того, как подруга в течение двух с половиной часов, сочувственно качая головой, слушала рыдания и жалобы утонченной и очень красивой дамы в кольцах от Тиффани, которую бросил муж из-за юной любовницы. Наконец Милка бросила в чан с водой круглый камешек и что-то долго шептала над ним с умным видом. Дама, сидевшая через стол, ничего не слышала, но внимала с трепетом. Я же давилась смехом, слушая детские потешки: «Дра-татушки-дра-та-та, вышла кошка за кота», которыми Милка обычно утихомиривала свою мелюзгу. Наконец камешек был извлечен из воды, вытерт и торжественно вручен клиентке со словами:
«Вот, дорогая, спрячь под матрас, и пусть лежит: через месяц муж вернется».
Дама ушла с благодарностями и сильно похудевшим кошельком. Я схватилась за голову:
«Милка, а если он не вернется?!»
«Да куда он, родимый, денется…» – беспечно сказала Милка, любуясь рассыпанными по столу долларами. – Ты что, не слышала, о чем она болтала? У них – брачный контракт, в случае развода – все пополам и пожизненное содержание! Оно ему надо – все пополам?! Он же у нее этот… из Думы, как его… Ну, с нефтью-газом что-то! Так что, думаю, даже и не через месяц, а раньше прибежит. Была нужда оборотный капитал делить… да еще из-за шпингалетки какой-то».
Я посмеялась тогда, но все вышло именно так, как обещала подруга. Дама примчалась счастливая, как девочка на выпускном балу, и подарила Милке великолепный бриллиантовый браслет. После этого у меня отпали последние сомнения, и в дальнейшем я без зазрения совести пересылала к «госпоже Мессалине» всех своих стервочек. Визитных карточек Милки у меня всегда была целая пачка, и расходились они очень быстро.
Мои бразильцы, разумеется, очень быстро поняли, чем я занимаюсь. Из деликатности они не задавали вопросов, но однажды я застала их на кухне яростно спорящими и кричащими так, что дрожала посуда на полках. Когда я вошла, наступила тишина, и я поняла, что спорили обо мне.
– Что случилось?
– Ничего… – несколько смущенно отозвался Ману. – Алессандра, можно нам спросить?
– Угу…
– Мария говорит, что ты… как это по-русски… Мама ди санту.
– Мама ди – кто?
– Мать святого, – перевела Мария. – Бог входит в тебя, и ты можешь лечить людей.
– Ну, могу… – проворчала я. – Только в меня никто не входит. Это все… – Я запнулась, вспомнив про свой зеленый шар. Кто знает, откуда он и кто его посылает. Бог? Все может быть… При этом более неверующего человека, чем я, наверное, не было на свете. Я даже не держала в доме, к большому негодованию тети Ванды, ни одной иконы, поскольку не могла поверить, что бог, если он имеется, в самом деле выглядит именно так. В общем, как говорил Степаныч после какой-нибудь удачи или радости, – «Господи, если ты есть, – спасибо тебе, а если нет, – спасибо мне».
Золотая осень кончилась, пришел мерзкий, холодный, мокрый ноябрь с пронизывающим ветром, и первое, что сделали мои квартиранты, – дружно заболели. Однажды я полночи пролежала без сна, слушая, как из-за стенок доносится сопение, кашель и ожесточенное сморкание. Наутро на кухне открылась печальная картина: Мария с распухшим носом и слезящимися глазами, поминутно чихая, грустно обжаривала кофейные зерна. Рядом Жозе, уже одетый для выхода на улицу, яростно сморкался в полотенце. Ману даже не вышел из своей комнаты, и когда я заглянула туда, то увидела гору одеял и торчащий из-под них черный нос. При виде меня нос спрятался, и из-под одеял донеслось придушенное сообщение о том, что встать он не может и никуда не выйдет из дома до самого лета, а зачеты сдаст экстерном.
– Сколько раз вам говорить, чтобы нормальные куртки купили! – сердито сказала я, вернувшись на кухню. – Подождите, скоро еще холоднее будет.
– Еще холоднее? – искренне удивилась Мария между двумя чихами. – Как это?
Я только пожала плечами и накинулась на Жозе:
– Ты с ума сошел? Куда ты собрался, горишь ведь! Ложись, будем лечиться!
– Я не могу, у меня семинар, – сипло объявил Жозе. Взял сумку, замотался шарфом и ушел. Останавливать этого подвижника было бесполезно, и я занялась братом и сестрой. Беспокоить зеленый шар из-за такой ерунды не стоило, я заварила в огромном термосе сухую малину, смородину, мяту, шалфей и липовый цвет, достала аспирин, мед и варенье, растерла Марии грудь и спину барсучьим салом и загнала ее в постель под пуховое одеяло. Ману немедленно потребовал, чтобы и его растерли тоже, и я начала было, но уже через минуту вынуждена была констатировать:
– Фу, кобель… Только одно на уме. Хватит с тебя, пей таблетку сейчас же!
– Она горькая! – неожиданно закапризничал Мануэл.
Я растерялась.
– Ману, тебе три года, что ли?! Мануэл-Энрике-Амадиньо-Сантьяго-де-Пайва-да-Канчерос! Кому говорю! Открывай рот немедленно и глотай!
– А-а, нет… Я не буду! Не хочу! Я лучше просто полежу… Мария! Мария! Мария!!!
Мария из-за стенки что-то сердито и хрипло сказала по-португальски: было очевидно, что спасать брата она не намерена. В конце концов я раздавила ему таблетку аспирина в ложке с вареньем, как это делала тетя Ванда для нас в детстве, и лишь после этого Мануэл, морщась и вздыхая, проглотил лекарство. С тоской посмотрел в окно… и вдруг восторженно завопил на всю квартиру:
– Мария, снег! Снег, Мария!
В кухне с грохотом упала табуретка: видимо, Мария бросилась к окну. Я тоже прилипла носом к стеклу.
Улицы не было видно из-за сплошной снежной пелены. Крупные хлопья сыпались из набухшего неба, налипали на ветви деревьев, на провода, мелькали в свете фонаря. Покосившись на Мануэла, я невольно рассмеялась: на его лице был написан дикий восторг, словно при встрече с невероятным чудом. Завернувшись в одеяло, он залез на подоконник, потеснив мои горшки с травами, и начал наблюдать. Я заглянула на кухню – там, точно так же, попискивая от радости, висла на окне Мария. Я вручила им по кружке с травяным отваром, оделась и пошла в булочную.
К вечеру приехал Жозе, едва державшийся на ногах. От него несло жаром, как от доменной печи, и было непонятно, как он умудрился отсидеть четыре пары и семинар по кардиохирургии в таком состоянии. Я сразу же потащила его укладываться в постель. Он не спорил, покорно проглотил две таблетки, выпил кружку чая и заснул.
– Надо Жигану позвонить, – озабоченно сказал Ману из своей кровати, – что тренироваться не будем.
– Я сама позвоню, лежи.
С Жиганом они занимались капоэйрой каждый день: сначала у нас во дворе, потом, когда похолодало, в тренажерном зале на Гончарной, хозяин которого был знакомым Жигана. Я один раз пошла посмотреть и вынуждена была признать, что у Жигана получается неплохо. По крайней мере колесом он ходил не хуже Ману и махал пятками на том же уровне. В отличие от ребят, игра его мало интересовала: ему нужны были тяжелые приемы капоэйра ди ангола, которыми можно было в одиночку уложить десяток. Мария на этих тренировках не бывала никогда, предпочитая заниматься вместе с братом или Жозе. Если Жиган приходил в гости (а в последнее время приходил он часто), она была, как обычно, ровна и любезна, взглядов его не замечала и при первой возможности уходила к себе. Жиган злился, это было заметно, но молчал.
Однажды он поинтересовался у меня:
– Она про меня говорит что-нибудь?
– Нет, ничего, – ответила я. И это было правдой. – Угомонился бы ты уже. Видишь – пустое дело.
– Не вижу, – процедил он. – Я еще и не начинал.
– Жиган, ты дурак, – сказала я, не обращая внимания на его обозленную физиономию. – Ты не понимаешь, какая она? Совсем малышка, студентка, книги читает с утра до ночи. Мужика еще и не нюхала. Что ты вокруг нее круги нарезаешь? За ней ухаживать надо…
– Цветуи, что ль, дарить? – усмехнулся он.
– И цветуи… и стихи читать, и не по кабакам водить, а в кино, а лучше – в театр. Ты там был когда-
