Понимая, что беседа в таком ключе может затянуться надолго, я зашла с другого края:
– Ты понимаешь, что в случае чего она тебя по стене запросто размажет?
– В случае чего? – прикинулся шлангом Жиган.
Я разозлилась:
– Того самого! Это тебе не шлюхи твои! У этих, кажется, до свадьбы вообще никак…
– Это мы поглядим, – задумчиво сказал Жиган.
Я перепугалась было, но тут же успокоилась, подумав: при таком брате Марии бояться нечего, и вряд ли страсть Жигана дорастет до таких размеров, что он решится застрелить Мануэла, вызвав тем самым международный скандал.
Наконец Жиган откланялся. Я с облегчением закрыла за ним дверь, вернулась на кухню и, к своему крайнему изумлению, обнаружила там Ману, занявшего собой, казалось, все двенадцать квадратных метров.
– Ты чего не спишь?
– Хотел спросить. – Сейчас Ману не улыбался, взгляд его был напряженным. – Этот молодой человек – твой намураду?[10] Твой… – Он запнулся, подбирая слово, но я поняла.
– Боже сохрани! Никакой он мне не намураду! Он… Он… ну… Просто давно знакомы.
– Да? – Мануэл наморщил лоб.
Я подумала, что он тоже беспокоится за Марию. И практически уверилась в своей догадке, когда он озабоченно спросил:
– Чем занимается его отец?
– Ничем… У него никакого отца нет. Он сам… всем занимается.
– У него серьезный бизнес?
– Серьезней некуда, – попыталась отшутиться я, но Мануэл продолжал выжидающе смотреть на меня своими ореховыми глазами. И я сказала правду:
– Он бандит.
Ману покачал своей большой головой. Похоже, не удивился. Я поспешила успокоить:
– Не бойся, он не псих. Просто так стволом размахивать не будет.
Недоуменно улыбнувшись, Ману уточнил:
– Ствол – это дерево, да?
– Ствол – это пистолет. Ты боишься за Марию?
– Нет, – улыбнулся он. – Мария – почти местре ди капоэйра… Я не боюсь, и она ничего не боится. Но только…
– Только – что?
Он не ответил. И ни с того ни с сего заявил:
– Хорошо, что ты не его…
Я и оглянуться не успела, как огромная коричневая рука сграбастала меня. Я не смогла даже охнуть – а Мануэл запрокинул мне голову и поцеловал: очень мягко, очень нежно.
Я шлепнулась на табуретку. Я отбросила его руку. Я хлопала глазами и открывала рот, как вытащенный из пруда карась. Ману с минуту наблюдал за мной, затем засмеялся и пошел спать. А я, испуганная и взбудораженная, заснула лишь под утро с твердой мыслью: «Повыгоняю всех к чертовой матери!»
Разумеется, я никого не выгнала. Наутро все опять проспали, опять носились по коридору с вытаращенными глазами, опять хлопали двери и стучали ботинки, а к вечеру мне уже казалось, что неожиданный поцелуй на кухне мне приснился или почудился от усталости. Ману по крайней мере ничем о нем не напоминал, и я успокоилась. Мало ли что на человека найдет…
Шло время. Я понемногу привыкала к своим квартирантам. Привыкала к незнакомому певучему языку, на котором они говорили между собой, привыкала к их мягким голосам, к тому, что по утрам Жозе поет в ванной самбы, а Мария громко читает стихи, перевесила повыше полочки в коридоре, которые Ману время от времени сшибал то головой, то плечами, привыкла постоянно объяснять значение того или иного русского слова. В ванной теперь сохли разноцветные футболки, майки и рубашки: российской черно-серой гаммы бразильцы не признавали. В коридоре на стенке повис огромный желто-зеленый бразильский флаг: с моего разрешения его прибил Жозе. Я даже полюбила их музыку, красоту которой понимаешь лишь тогда, когда слушаешь ее изо дня в день. Мария попыталась научить меня танцевать самбу, я в ответ показала ей цыганскую венгерку. Особых результатов мы обе не достигли, зато нахохотались вволю.
Мария нравилась мне. Это была веселая умная девочка из богатой семьи, без особых проблем и лишних комплексов. Она была всегда в хорошем настроении, ровна, открыта, общительна – и непоколебимо порядочна. Наши соседи, особенно молодые цыгане, взбудораженные появлением в доме красавицы- мулатки, первое время являлись ко мне в гости по поводу и без. Я с удивлением заметила, что при пламенных взглядах парней, бросаемых на нее, Мария страшно смущается, отводит глаза и как можно быстрее сбегает в свою комнату. Мне довелось смотреть по телевизору бразильские карнавалы, мне нравились их танцы, веселые, зажигательные и неуловимо фривольные, и я полагала, что чрезмерная стыдливость – не в характере бразильянок. Когда же я осторожно поделилась своими соображениями с Марией, она искренне рассмеялась и объяснила мне, что все эти самбы и карнавалы – мишура для туристов. Истинные бразильянки с трепетом относятся к своей чести и не делятся ею на каждом углу со всеми желающими. Вскоре Мария подкрепила свои слова действием, спустив с лестницы старшего сына тети Ванды Ваську, который, объясняясь ей в любви, слегка переусердствовал. Зная от меня, что у Васьки – жена и четверо детей, Мария сначала вежливо слушала его, потом так же вежливо объясняла, что у нее другие планы на личную жизнь, потом – уже не очень вежливо – напомнила Ваське о его семье. Когда же и это не помогло, Мария проделала «армада де мартелу» с разворотом в воздухе – и Васька бесславно полетел вниз по лестнице, вопя и матерясь на весь подъезд. Мария сбежала вслед за ним. Помогла неудачливому кавалеру подняться, извинилась, осведомилась, не больно ли он ударился, сама залепила ему пластырем наиболее пострадавшие места на коленях, локтях и физиономии – и больше никто не рисковал донимать ее своим вниманием.
Меня восхищала та жадность, с которой Мария набрасывалась на учебу. Она читала днем и ночью, с восторгом пользуясь моим разрешением брать из книжных шкафов все, что ей захочется. Она читала утром на кухне за чашкой кофе. Она читала в автобусе и метро. Она читала вечером, она читала ночью в постели. Она читала даже в ванной и однажды замучила меня своими страстными извинениями, утопив в горячей воде восьмой том Чехова. Антон Павлович вполне нормально подсох на батарее, но Мария мучилась и переживала до тех пор, пока они вместе с Ману не купили мне новое собрание сочинений. Иногда она делилась со мной впечатлением от прочитанного, и я поражалась непосредственному восхищению, которое светилось в ее глазах. Мария была как ребенок, постоянно открывающий для себя что-то новое и интересное; как ребенок, бурно радовалась, никогда не пыталась притушить свои эмоции; казалось, внутри ее постоянно извергается какой-то горячий и веселый вулканчик.
Однажды я пришла из ресторана, как обычно, в третьем часу ночи и удивилась, заметив свет на кухне. Заглянув туда, я увидела Марию, сидящую с ногами на столе и испуганно озирающуюся по сторонам.
– Мария, ты чего? – озадаченно спросила я. – Тараканы, что ли, бегают? Вот наказание, морила-морила, все без толку… Ты бы тапкой их!..
– Вива Мадонна… – шепотом сказала Мария. – Хорошо, что ты пришла! Я очень боюсь…
– ???
Мария привстала, и оказалось, что она сидит на толстой книге Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки». Дрожа и вращая глазами, Мария поведала мне о том, как, отправив спать ребят, села на кухне с намерением спокойно почитать. Как прочла «Вечер накануне Ивана Купала», «Страшную месть» и «Утопленницу». За «Вия» она принялась, уже сидя на столе, а закончила – поджав под себя ноги и боясь даже смотреть в пугающую темноту коридора.
Я села на стул и начала хохотать. Мария вторила мне, но как-то неуверенно, а потом смущенно созналась, что идти спать одна в свою комнату она боится, а заглянуть к ребятам – стесняется. Я вошла в положение и забрала ее к себе. Мы заснули вдвоем на моей широкой кровати, а утром дружно подскочили от оглушительного рева Ману в коридоре:
– Ондэ Мария?!![11]
