— Сегодня я хочу поговорить о том, чему может научить нас личи, — сказала она. — Сладкие вещи никогда не портятся снаружи. — Она показала нам колючий личи, будто никто из нас никогда раньше не видел этого фрукта. Мы знали о его тонкой твердой скорлупе. Вы снимаете ее и вонзаете зубы в кремовую, миндальную на вкус, мякоть. — Но, как и личи, — продолжила Агнес, — сладкая улыбка человека ничего не говорит о его сердце. Улыбка может быть коварной. Чтобы оставаться сладким, нужно защищаться. Девочки, защищайте свои сладости от мальчиков. Посмотрите на личи. Был бы он таким сладким, если бы его фрукты были открыты для ветра, солнца и жадных собак?
Мы поняли. Мы знали, чего она хотела, и пропели в ответ: — Нет, миссис Харипа.
— Нет, — сказала она. — Эти фрукты засохли бы и сморщились. Они потеряли бы свою сладость, вот почему самая сладкая часть личи прячется за твердой скорлупой. Все знают, что это правда, но мало кто спросит, почему. Теперь вы, дети, знаете.
Она еще раз оглядела наши лица. Она искала смутьяна, кого-то, кто задаст вопрос. В вопросах не было ничего плохого, если вы знали, что породило вопрос. Был ли вопрос искренней попыткой узнать что-то или поставить в тупик? Миссис Харипа была подругой моей мамы. Они ходили в одну молитвенную группу.
— Не думаю, что есть вопросы, миссис Харипа, — сказал мистер Уоттс к нашему великому облегчению. — Однако, позволю себе заметить, что ваш рассказ о сохранении невинности поучителен.
Миссис Харипа сверкнула глазами на мистера Уоттса. Она не была уверена, что белый не смеется над ней. Что скрывалось за этой улыбкой? Какое-то «белое» коварство? А эти дети знали его маски лучше, чем она. Почему все эти дети вдруг так заулыбались? Наверное, ей нужно было говорить о маниоке или разных способах использования куриных перьев.
Мне так нравилась ее неловкость, что я чуть не пропустила, когда мистер Уоттс приподнял бровь, что было знаком встать и поблагодарить миссис Харипу за ее вклад.
Класс вежливо захлопал, и миссис Харипа со счастливым видом кивнула нам. И мы были счастливы за нее. Мы хотели, чтобы наши сестры, матери и бабушки рассказывали нам свои истории. Мы не хотели, чтобы они боялись приходить в школу. Но мы также видели, как стыд и страх выглядеть глупо всегда ходили рядом, и именно это заставляло некоторых сторониться школы, они бежали куда подальше, чтобы даже маленькое сомнение не заставило их передумать. Они мучились сомнением и были неспособны подойти ближе из-за страха, что их история про гекконов будет недостаточно хорошей, чтобы поделиться ею. А потом нам было достаточно вовремя посмотреть в окно, чтобы увидеть спину кого-то, бегущего через поляну в сторону деревьев.
Тетя Мейбл появилась в классе с плетеной циновкой. Она пришла рассказать о «дорогах и удаче».
— Переплетения могут вам кое-что рассказать, — сказала она. — Моя бабушка сплела мне эту циновку, чтобы я не потерялась во сне. Все, что мне нужно было делать, это переворачиваться, пока не почувствую шов. Этот шов был потоком, который доставил бы меня домой.
— Она также рассказала мне историю о молодой женщине, которая носила знания о приливах и морских течениях в своем теле. Потом она сочинила песню о разных дорогах, которые выбирает человек. У моей племянницы есть такая же циновка, как у меня в руках. Ей нужно было пропеть всю дорогу из аэропорта до дома другой тети в Брисбене. Потом мне рассказали, что она забыла песню и оставила циновку в туалете. Но все равно ее тетя и кузины приехали в аэропорт.
Моя мама даже вернулась, чтобы рассказать о том, чего я раньше никогда от нее не слышала. Мистер Уоттс стоял позади нее. Мне показалось, что он нервничал. Он ерзал, его взгляд не мог задержаться на чем-то одном.
— Женщинам никогда не позволялось уходить в море, никогда! — гаркнула она. — Почему? Я скажу вам, почему, хотя это также очевидно, как ствол самого толстого дерева. Женщины слишком ценны. Вот почему. Потому в море ходят мужики. Если пойдет женщина, только подумайте, что мир потеряет — не будет детей, не будет еды на столе, а шум метлы исчезнет навсегда. Плюс, остров умрет от голода.
— Но иногда, как говорила моя тетя, Джозефина, если вы видели молодую женщину на рифе, которая следила за полетом морской птицы, это было верным знаком того, что она потеряла девственность и одержима мыслью попасть в ближайший город белых. Так что, если вы, девочки, смотрите на морских птиц, лучше бегите с пляжа или, черт подери, берегитесь!
Глава девятая
Возвращаться к «Большим надеждам» было всегда облегчением. В них был целостный и логичный мир, не похожий на наш. Если для нас это было облегчением, то чем же это было для мистера Уоттса? Я и теперь уверена, что ему было гораздо комфортнее в мире мистера Диккенса, чем в нашем чернолицем мире суеверий и мистических летающих рыб. В «Больших надеждах» он снова оказывался среди белых людей.
Иногда, когда он читал, мы замечали, как он тихонько улыбается, заставляя нас гадать, почему, но в тот же момент мы снова понимали, что есть в мистере Уоттсе стороны, о которых мы не можем знать из-за того, что понятия не имеем, откуда он родом, и от чего отказался, чтобы жить с Грейс на нашем острове.
Когда бы я ни проходила мимо стола мистера Уоттса, я старалась не слишком явно пялиться на книгу, что лежала там. Мне до смерти хотелось взять ее и поглядеть на слова, и найти имя Пипа на странице. Но я не хотела выдавать своего желания. Я не хотела выдавать ту часть себя, которую считала слишком личной, и, возможно, даже постыдной. Я все еще помнила урок миссис Харипы о личи.
Мы видели мистера Уоттса и вне школы. Мы видели, как он бродит среди деревьев с корзиной для фруктов. Некоторые из родителей приносили ему и миссис Уоттс еду в знак благодарности, за то что он каждый день наполнял наши пустые головы. Папа Гилберта всегда оставлял для мистера Уоттса рыбу.
Он берег свой белый полотняный костюм для школы, и именно таким мы видели его большую часть времени — «джентльменом». Когда вы видели его на пляже в старых мешковатых шортах, с пластиковым ведром, вы невольно спрашивали себя, что же случилось с мистером Уоттсом, учителем. Вы видели, каким жутко худым он стал или всегда был, что было сродни открытию, но я не могла разобраться, открытию чего. Он выглядел тощим, как белая лоза. Он так сутулился, что вы представляли себе, каких усилий ему стоит стоять ровно в классе. На пляже он все же был как все мы. Наклонив голову, он высматривал, что вынесло море. На нем была старая белая рубашка, которая, как ни странно, была не застегнутой, но когда он подошел ближе, я заметила, что на ней не осталось ни одной пуговицы.
Я собрала корзину ракушек каури и добавила их к сердечным семечкам, чтобы сделать надпись «ПИП»
