поселения, и пусть армия попробует нас остановить! Я бросаю вызов этому еврейскому правительству, и я брошу вызов любому еврейскому правительству, которое попытается изгнать нас силой. Что касается арабов, то я буду приезжать в Вифлеем каждый день; я уже сказал это их лидеру на их собственном языке, чтобы они хорошо поняли мои намерения: я приду сюда со своим народом и буду стоять здесь со своим народом до тех пор, пока арабы не перестанут бросать камни в евреев. Поэтому не успокаивайте себя, мистер Натан Цукерман из Лондона, Ньюарка, Нью-Йорка и других мест на западе: они швыряют камни не в израильтян, они швыряют камни не в «психов» с Западного берега. Они швыряют камни в евреев. Каждый брошенный камень — это антисемитский камень.

Липман сделал театральную паузу, выжидая ответа. Я произнес лишь:

— Желаю удачи, — но двух слов ему было достаточно, чтобы разразиться еще одной, более страстной тирадой:

— Нам не нужна удача! Упаси бог! Все, что нам нужно, — это никогда не отступать. А Господь позаботится об остальном! Мы сейчас создаем Землю Израильскую. Ты видишь этого человека? — Он указал мне на слесаря. — Буки жил в Хайфе как король. Посмотри только, какая у него машина! Это «лансия»[75]. И все же он приехал сюда с женой, чтобы жить среди нас. Чтобы строить Израиль! Во имя любви к Земле Израильской! Мы не евреи-неудачники, обожающие терпеть поражение. Мы — те, кто живет надеждой! Скажи мне, когда еще евреи жили так хорошо, несмотря на все наши проблемы? Все, что нам нужно, — это не сдаваться, и если вояки хотят бряцать оружием, целясь в нас, пусть стреляют! Мы — не нежные розы, мы здесь, чтобы остаться навсегда. Я уверен, что в Тель-Авиве эти милые евреи-гуманисты, сидящие в кафе, в университете, в редакции газеты, не могут с этим смириться. Сказать почему? А потому, что они завидуют неудачникам. Посмотри только, как он печален, этот неудачник, посмотри, как он оплакивает свои потери, каким беспомощным он выглядит, каким трогательным. Это я должен быть трогательным, потому что это я печален, я потерял надежду, я чувствую себя потерянным — это я терплю неудачи, а не он! Так какое право он имеет красть мою трогательную меланхолию, мою еврейскую мягкость? Но если это игра, в которой выигрывает только один, — а таковы правила, установленные арабами, — еще раз подчеркиваю, арабами, а не нами, — тогда другой должен проиграть. А когда араб проигрывает, он не делает это с милой улыбкой — он проигрывает с горечью и ожесточением. Что поделаешь, проигрывать всегда обидно. Спросите нас: мы большие спецы по этой части. Неудачник полон ненависти — и он хороший, а тот, кто побеждает, оказывается плохим. Ну ладно, — сбавив тон, проговорил Липман, стараясь казаться спокойным и разумным, — я принимаю это. Пусть мы будем называться плохими следующие две тысячи лет, но когда эти две тысячи лет пройдут, в три тысячи девятьсот семьдесят восьмом году, мы будем голосовать за то, что мы выбираем. Евреи демократическим путем решат, хотят ли они мириться с несправедливой победой или же будут продолжать жить как жили, с честью выйдя из борьбы как проигравшие. В три тысячи девятьсот семьдесят восьмом году я, пожалуй, соглашусь с тем, что выберет большинство. Но пока мы не отступим ни на шаг!

— Вот был я в Норвегии, — начал свой рассказ Буки, слесарь. — Иду там по делу насчет заказа и вот вижу на стене надпись: «Позор Израилю!» И вот я думаю: что такого Израиль сделал Норвегии? Я знаю, что Израиль — ужасная страна, но, между прочим, есть страны и похуже нашей. На свете есть масса ужасных стран, так почему же наша — самая ужасная? Почему на стенах в Норвегии не пишут: «Позор России!», «Позор Чили!», «Позор Ливии!»? Может, потому, что Гитлер не уничтожил шесть миллионов ливийцев? Вот иду я по Норвегии и думаю: если бы он это сделал, тогда бы на норвежских стенах писали: «Позор Ливии! Оставьте в покое Израиль!» — Его темно-карие глаза, в упор глядевшие на меня, были посажены как-то криво, наверно, такое впечатление создавалось из-за длинного рваного шрама, пересекавшего лоб. Он говорил по-английски с паузами, но с большой энергией и напористостью, будто изучил язык накануне вечером с нахрапу, в один присест. — Сэр, почему весь мир так ненавидит Менахема Бегина? — спросил он меня. — Из-за его политического курса? Какое им дело до курса Бегина? Какое отношение к Израилю имеют Боливия, Китай, Скандинавия? Они ненавидят его из-за длинного носа!

Тут в разговор врезался Липман.

— Демонизация никогда не кончится, — объявил он. — Она началась еще в Средние века как демонизация евреев, а теперь, в наше время, демонизируют все еврейское государство. Всегда одно и то же: евреи — преступники! Мы не принимаем Иисуса Христа, мы отвергаем Магомета, мы совершаем ритуальные убийства, мы одобряем порабощение белого человека, мы хотим с помощью сексуальных связей истребить арийскую кровь, а теперь мы практически разрушили все, совершив самое чудовищное преступление, самое страшное злодеяние из всех, когда-либо освещавшихся в прессе: мы напали на ни в чем не повинных, миролюбивых, несчастных арабов. Евреи — это большая морока. Как прекрасно было бы жить, если б нас вообще не существовало!

— И очень скоро это произойдет с Америкой, — подал голос Буки. — Даже не думайте, что все может обойтись.

— Что же там может случиться?

— В Америке вы скоро столкнетесь с засильем латиноамериканцев, пуэрториканцев, бедняков, мечтающих о революции. А белым христианам это не понравится. Белые христиане станут выступать против грязных оборванцев, запрудивших Штаты. А когда белые христиане начнут выступать против цветного сброда, первыми в этом списке будут евреи.

— Мы не хотим, чтобы произошла катастрофа, — объяснил мне Липман. — С нас уже хватит катастроф. Но если не принять решительные меры, новая катастрофа неминуема. Мы — между молотом и наковальней, между благочестивыми американцами-христианами и грязными оборванцами из Латинской Америки, и нас обязательно расплющат, если только раньше нас всех не зарежут негры, негры из гетто, которые уже точат свои ножи.

Я прервал его:

— И как негры будут нас резать? С помощью федерального правительства или нет?

— Не беспокойся, — отвечал Липман. — Когда придет время, американский гой подаст знак и спустит их с цепи. Для американского гоя нет ничего приятнее, чем Judenrein[76] США. Сначала, — продолжал Липман, — они позволят негодующим черным излить свою ненависть на евреев, а уж потом правительство позаботится о самих черномазых. И больше не будет никаких носатых жидов, постоянно твердящих, что правительство нарушает права чернокожих. Так будет организован Великий Погром, после которого будет восстановлена чистота белой расы. Ты думаешь, что все это дико и нелепо, что все это — кошмарный бред еврея-параноика. Но я не только еврей-параноик. Запомни: Ich bin ein Berliner также[77]. И я не заурядный конъюнктурщик, как ваш красавец, ваш герой, ваш молодой президент, который заявил (к сожалению, до того, как впал в параноический бред), что он поддерживает всех этих торжествующих бывших нацистов. Я родился в Берлине, мистер Натан Цукерман, я родился и получил образование в среде трезвых умом, пунктуальных, рассудительных, исполненных логики немецких евреев, от которых теперь осталась только груда пепла.

— Я молюсь только об одном, — вмешался Буки, — евреи должны понимать, что грядет новая катастрофа. Если они поймут это, к нам снова придут корабли. В Америке много молодых религиозных евреев и много светских евреев вроде твоего брата, которые устали от бессмыслицы существования. Здесь, в Иудее, есть цель и есть понимание значимости этой цели, поэтому они приехали сюда. Здесь есть Бог, который всегда присутствует в нашей жизни. В Америке масса евреев, которые никогда не приедут в нашу страну, если только не случится кризис. Но каким бы ни был этот кризис, когда бы он ни нагрянул, корабли снова пристанут к нашим берегам, и тогда нас будет не три миллиона, а десять миллионов евреев, и ситуация изменится в нашу пользу. Арабы думают, что три миллиона они могут убить с легкостью. Но десять миллионов им так просто не убить.

— А где, — спросил я, — вы сможете разместить десять миллионов?

Липман в экстазе подпрыгнул на месте:

— В Иудее! В Самарии! В секторе Газа! На Земле обетованной, данной Господом народу иудейскому!

— Вы действительно верите, что это произойдет? — спросил я. — Что миллионы американских евреев