Капитан вернулся к своим обязанностям, а я остался у поручня, продолжая читать газету. В декрете утверждалось, что фактическое узаконивание любых форм насилия со стороны «сухопутных пиратов» оправдано тем, что французские солдаты врывались в дома испанцев, «насиловали их матерей, сестер и дочерей, подвергая несчастных жестокому поруганию на глазах у искалеченных ими же отцов, братьев и мужей...». Далее описывалось, как французские солдаты насаживали на штыки испанских детей и с торжеством демонстрировали их, называя «военными трофеями». Они грабили монастыри (как мужские, так и женские), монахинь насиловали, а монахов убивали.

Dios mio.

– А вам известно, как он платит своим солдатам? – произнес голос рядом со мной.

– Простите, сеньор, что вы сказали? – Я обернулся и увидел одного из своих спутников, купца, возвращавшегося из поездки на Карибские острова.

– Наполеон награждает своих генералов и солдат награбленным добром, – заявил мой собеседник. – Все они, от генералов до рядовых, хватают все, что только могут заграбастать, потому что именно это и есть их жалованье. Но, – тут он поднял палец, – как раз это в конце концов французов и погубит... Вы когда- нибудь пробовали целиться из мушкета или бежать к укрытию, под завязку нагрузившись награбленным добром?

Мой попутчик ухмыльнулся.

– Мы перебьем их всех: сперва французских захватчиков, а когда расправимся с последним из солдат Наполеона, доберемся до их пособников, гнусных предателей, и перережем глотки и этим негодяям.

Услышав последнее заявление, я невольно поднес руку к горлу.

* * *

Когда корабль пристал в Кадисе, на борт поднялись таможенники, которые тут же принялись перетряхивать мой скудный багаж; впрочем, точно так же они поступили и со всеми остальными пассажирами. Меня подмывало назваться каким-нибудь другим, вымышленным именем, но неподалеку стоял корабельный офицер, знавший меня как Карлоса Гали, так что делать было нечего. Внутренне я уже приготовился к тому, что меня закуют в цепи, однако чиновник лишь записал мое имя и ничего не сказал.

Положение мое было двойственным. Я благополучно прибыл в Испанию и сошел с корабля свободным человеком, но при этом попал в незнакомый город в самый разгар войны. И теперь единственной моей задачей было остаться в живых и не угодить в руки властей.

* * *

Некоторое время я гулял по улицам, присматриваясь. Кадис производил хорошее впечатление: город большой, хоть и поменьше Мехико, почти со всех сторон окруженный водой, с множеством весьма симпатичных зданий. Я увидел высокую сторожевую башню и массу белых строений в мавританском стиле, напоминавших о том, что здесь много веков подряд властвовали мусульмане. На корабле мне рассказали, что Кадис, один из старейших городов Европы, был основан финикийцами почти за сто лет до Рождества Христова, после чего им по очереди владели карфагеняне, римляне, мавры и испанцы. В свое время он заменил Севилью, став главным испанским портом, через который осуществлялась торговля с колониями, но обретенное богатство тут же привлекло к Кадису внимание пиратов и англичан, а теперь к ним присоединились еще и французы.

С пристани я неспешно направился к центру города и снял комнату в гостинице, плохо представляя себе, каков будет мой следующий шаг.

Океан, пролегавший теперь между мною и альгвазилами Новой Испании, не защитит меня навсегда, ибо почта из колоний доставляется регулярно, и скоро власти в Кадисе узнают, что пресловутый bandido бежал под их юрисдикцию. К этому добавлялась также и финансовая проблема: как только деньги закончатся, мне не останется ничего другого, кроме как заняться воровством.

Заказав вина и чего-нибудь перекусить, я как раз жевал жесткий кусок говядины, когда рядом со мной остановились два человека в военной форме. Я поднял глаза.

– Карлос Гали? – спросил один.

Я покачал головой.

– Нет, сеньор, я Роберто Эрра. Однако я знаю человека, о котором вы спрашиваете, его комната рядом с моей.

Я указал на лестницу.

– Второй этаж, первая комната справа.

Солдаты направились к лестнице, а я двинулся было к входной двери, когда хозяин гостиницы внезапно указал на меня, воскликнув:

– Это он!

Дьявол накажи его за то, что суется в чужие дела.

Один из солдат направил пистолет мне в лицо.

– Вы арестованы, сеньор Гали.

– За какое преступление? – только и спросил я.

– Ну, это в скором времени палач шепнет тебе на ухо.

К превеликому моему удивлению, меня отвели не в застенок, а в городской штаб обороны. Там царило деловитое оживление; повсюду, то торопливо, то обеспокоенно, то со строгим и важным видом сновали взад-вперед люди в мундирах: сюда стекались донесения о ходе боевых операций, отсюда исходили инструкции и приказы. Офицеры привели меня по каменной лестнице вниз, в недра здания, и втолкнули в темное помещение. Дверь за мной захлопнулась, и я оказался в кромешной темноте, не в состоянии разглядеть ничего, кроме стопок бумаг, словно эта комната представляла собой нечто вроде архива. Я устроился на бумагах и постарался не думать о том, в какое затруднительное положение попал, хотя с тем же успехом мог бы попробовать, лишившись воздуха, не думать о том, как дышать.

Неужто меня сейчас просто выведут во двор и без лишних слов расстреляют? Любое разбирательство предпочтительнее, ибо дает хоть какой-то шанс на спасение: в конце концов, можно признаться в том, что я скрывающийся под чужим именем беглец из колонии, вор и убийца, но никак не шпион и изменник. Ну и что я в таком случае выиграю? Разве что несколько часов, пока власти будут решать, каким способом меня лучше казнить.

Не знаю, сколько времени меня держали в этой набитой бумагами кладовке, потому что сам не заметил, как заснул, а проснулся, услышав, что кто-то открывает замок.

– Идем с нами, – приказал офицер, державшийся с надменностью штабиста, зарабатывающего чины не на поле боя, а в кабинетах. По обе стороны от него стояли два солдата.

– Куда вы собираетесь меня отвести?

– Прямиком в ад, там тебе самое место.

– Ну ладно, когда мы там встретимся, я оседлаю твою жену; надо же бедняжке узнать, что такое настоящий мужчина.

Не иначе, как сам черт потянул меня за язык. Офицер застыл как вкопанный. Лицо его побледнело. Оба солдата изумленно вытаращились на меня.

Наконец бледность сошла с лица офицера, и оно побагровело.

– Ты... да ты... да я тебя...

– Выпорю? Повешу? – подсказал я ему. – Если хочешь посчитаться за оскорбление, дай мне шпагу, amigo, и мы живо решим вопрос насчет твоей жены.

– Заковать его в цепи! – последовал строгий приказ.

И вскоре меня, уже в оковах, ввели в комнату на верхнем этаже здания. За столом сидел другой офицер, судя по мундиру гораздо старше по званию, чем тот жалкий, презренный пес, которого я оскорбил. По крайней мере, этот был похож на мужчину, вполне способного за оскорбительные слова в адрес своей