конце концов привлек некоторых из них на свою сторону. Однако мамелюки были настолько дикими и неуправляемыми, что французский император предпочитал создавать из них лишь мелкие отряды, опасаясь, что крупные силы этих головорезов станут опасны и для него самого.
Пако увидел, как в дом, с крыши которого испанки сбрасывали камни, ворвались три мамелюка, и понял, что сейчас всех находящихся там женщин изнасилуют и убьют. А ведь именно хозяйка этого самого дома дала ему сегодня утром вкусную косточку.
Заметив валявшийся в сточной канаве кухонный нож, парнишка схватил его и опрометью бросился в дом. На лестнице пронзительно кричавшая женщина отбивалась от мамелюка, который срывал с нее одежду. Молодой человек, в котором Пако узнал брата хозяйки, валялся у подножия лестницы мертвый.
Пако взбежал по лестнице и нанес удар неверному в спину, однако лезвие угодило в охватывавший талию араба широкий кожаный пояс. Паренек отдернул было нож, чтобы ударить снова, но тут мамелюк обернулся, и Пако увидел, как сверкнул изогнутый клинок, уже в следующую секунду вонзившийся в его шею.
54
Близился полдень. Мария Агустина, направлявшаяся по переулку к бульвару, что вел к Portillo, Проломным воротам Сарагосы, слышала непрерывную канонаду. Ей было всего двадцать лет, и до осады города французами девушка никогда не видела войны. Она несла кастрюльку со свежей похлебкой и кувшин с разбавленным водой красным вином молодому артиллеристу, в которого была влюблена.
Сарагоса находилась на реке Эбро, самой длинной реке Испании, примерно в двухстах милях к северо-востоку от Мадрида. Французы бомбардировали не только Проломные ворота, они атаковали город со всех сторон. Война пришла в Сарагосу в середине июня, меньше чем через два месяца после того, как жители Мадрида поднялись против французских захватчиков. Dos de mayo, то есть второго мая, madrilenos, жители Мадрида, вступили в отчаянную, но безнадежную схватку: мужчины с палками и ножами сражались против превосходно вооруженных и обученных войск, а женщины и дети швыряли во врагов камни и поливали их кипятком с крыш и балконов. Месть французов была ужасна – людей хватали на улицах, вытаскивали из домов, убивали на месте или волокли за лошадьми, вешали и расстреливали без разбору. Погибли тысячи горожан, но если французские генералы рассчитывали, что чем больше испанцев они убьют, тем больше страху нагонят на остальных, то сильно просчитались.
Когда известия о зверствах захватчиков распространились по стране, это не только не запугало народ Испании, но, напротив, подняло дух сопротивления. Сами эти даты – Dos de mayo и Tres de mayo – второе и третье мая, превратились в боевой клич повстанцев. По всей стране, в больших и малых городах и в деревнях, простой народ поднялся против захватчиков: французы встретили в Испании не дрожащее от страха покорное стадо, но отважных граждан, готовых сражаться и умирать за свою отчизну.
Подобно остальным горожанам, Мария слышала о жестокостях, творимых французами не только в Мадриде, но и по всей Испании, когда народ поднимался против ненавистных оккупантов. Французские солдаты нападали на дома, церкви и монастыри, пытали и убивали жителей, завладевали их имуществом, насиловали женщин. Города, которые пытались закрыть свои ворота, захватывались штурмом и подвергались разграблению. Французские генералы грузили на телеги и корабли национальные сокровища Испании, варварски разоряя ее многочисленные, славившиеся своим богатым убранством соборы.
Разумеется, все эти истории пугали Марию, но одновременно они подогревали ее гнев и решимость: в сердцах великого множества простых людей бесчинства захватчиков пробудили яростное стремление изгнать врага любой ценой.
Дувший со стороны ворот еl сierzo, не по сезону холодный северный ветер, обжигал открытое лицо и руки девушки. Мечтая о том, чтобы поскорее добраться до артиллерийской батареи, где служил ее возлюбленный, Мария наклонила голову и низко пригнулась. А подойдя к позиции, в ужасе замерла и ахнула. Батарея молчала. Ее возлюбленный лежал на земле мертвый, как и многие его боевые товарищи. В живых осталось лишь несколько человек, да и те получили ранения.
Мария бросила корзинку с провизией и устремилась к любимому, не обращая внимания на свистевшие вокруг французские пули. Пользуясь тем, что они подавили испанскую батарею, французы двинули в наступление пехоту, стрелявшую на ходу своим излюбленным, хорошо отработанным приемом – тройными залпами. Без артиллерийского прикрытия испанские солдаты и ополченцы не могли даже поднять головы.
И тут один из товарищей убитого – бедняга истекал кровью и не мог говорить – жестом показал Марии на запал, служивший для того, чтобы воспламенять порох в орудии. Металлический штырь с деревянной ручкой лежал рядом. Мария схватила его, раскалила на специально разожженной и все еще продолжавшей гореть жаровне, а потом, пригибаясь под свистящими мушкетными пулями, подбежала к пушке и вставила раскаленный штырь в запальное отверстие.
В пушку, поверх заряда черного пороха, вместо ядра затолкали железные гвозди для подков, которые в результате произведенного выстрела угодили прямо в наступающий сплошной стеной отряд французов из восьмисот человек. Эффект превзошел все ожидания – первые десять рядов наступающих буквально смело. Землю усыпали тела убитых и раненых. Милостью Божьей и благодаря сеньоре Фортуне выстрел у девушки получился просто идеальный, нанесший врагу колоссальный урон.
Однако силой отдачи Марию сбило с ног, а когда грохот выстрела затих и дым рассеялся, она вскочила и – хотя голова у нее еще кружилась, а глаза застилал туман – почти не сознавая, что делает, подняла тяжелый мушкет.
– Мы должны драться! – крикнула отважная девушка прятавшим головы испанским солдатам, хотя сама толком не умела обращаться с мушкетом и даже не знала, заряжен ли он. Так, с оружием в руках, не оглядываясь, двинулась Мария навстречу французскому отряду. Пристыженные испанские пехотинцы встали и последовали за ней.
* * *
– Ты хочешь сказать, что молодая женщина собрала у Проломных ворот солдат и повела их в бой, который спас город?
Генерал Палафокс, командующий испанскими войсками и ополченцами, защищавшими Сарагосу, изумленно уставился на своего адъютанта.
– Это было настоящее чудо, – заявил тот. – Сарагоса – вообще город чудес, и не последнее из них то, что французам до сих пор не удалось занять его и перебить нас всех.
Новость о схватке у ворот адъютант передал генералу на ходу, подстроившись под его шаг, когда тот выходил из церкви.
– Жаль, что у меня нет возможности перепоручить оборону этого города Господу Богу, – проворчал генерал, – но, насколько мне удалось понять, Всевышний считает, что нам следует сражаться самим.
Во время предыдущего развернутого наступления французов на город Палафокс дал им бой и был ранен, однако, будучи человеком большого мужества и неукротимого нрава, продолжал руководить обороной Сарагосы. Он принадлежал к числу тех немногочисленных испанских военачальников, которые, собрав вокруг себя на свой страх и риск отряды регулярных войск и ополчения, давали отпор захватчикам. Его передергивало при мысли о том, что войска мадридского гарнизона безучастно позволили оккупантам расправиться с горожанами. Да, испанские солдаты находились в меньшинстве, и им было приказано не препятствовать захвату столицы превосходившими их в соотношении дюжина к одному французам, но как может испанский воин допустить, чтобы иноземцы убивали на испанской земле его безоружных соотечественников?
Правда, те командиры, которые не сумели или не пожелали дать отпор захватчикам, теперь уже больше никем не командовали. Прокатившаяся по всей Испании волна народного возмущения смела со своих постов, а то и лишила жизни всех тех, кто, будучи облечен властью, боялся выступить против французов или переходил на их сторону.
