на ней человека выгибалось дугой, подставляя грудь под удар. В то время как воины удерживали нашего бедного спутника на жертвеннике, жрец вместе с помощниками что-то распевал на неизвестном мне языке, размахивая острым как бритва обсидиановым кинжалом.

Карлос начал читать молитву. Брат Балтар мельком оглянулся на него, но был слишком ошеломлен разворачивавшейся перед нами ужасной картиной, чтобы вспомнить о своем долге священника по отношению к умирающему христианину.

Верховный жрец отступил назад и одним резким движением, вложив в удар всю свою силу, глубоко вонзил нож в грудь жертвы. Брызнула кровь.

Я в ужасе ахнул, когда верховный жрец засунул руку в кровавую рану, вырвал у покойного сердце и под рев толпы поднял его, еще бьющееся, сочащееся кровью, высоко над головой. Я почувствовал, что перед глазами у меня все поплыло.

Карлос в своем углу заплакал навзрыд. В других клетках люди тоже впали в панику: они пронзительно вопили, изрыгали проклятия, с завыванием читали молитвы. Я отпустил решетку и отвернулся, не в силах видеть, как кровожадные дикари на вершине построенной неведомо когда пирамиды приносят в жертву, казалось бы, уже давно забытым богам испанских ученых, людей высокой мудрости и глубоких познаний.

После «религиозной» церемонии, в ходе которой кровь жертв была предложена языческим божествам, индейцы устроили пир и для себя. Тела принесенных в жертву разложили на земле, на виду у сидевших в клетках пленников, и начали методично разделывать, ломая кости и отделяя от них мясо. Я старался не смотреть, но когда отворачивался, память рисовала мне иную, хотя и схожую картину – как я отнимаю пилой ногу несчастному владельцу гасиенды.

На протяжении нескольких дней индейцы совершали жертвоприношения и по вечерам съедали очередных участников экспедиции. Нас с Карлосом и братом Балтаром эти дикари припасли напоследок... и не случайно. Индейцы распознали в брате Балтаре священника – он был в церковном облачении, когда его захватили в плен, – и, видимо, сочли служителя церкви особо лакомым блюдом, которое стоило приберечь для достойного завершения праздника.

Карлос оказался среди «избранных», видимо, потому, что единственный из всех захваченных у водоема достал оружие и даже успел убить одного из нападавших, прежде чем рухнул без сознания под их ударами. Несомненно, язычники посчитали моего ученого друга достойным воином.

Ну и наконец, дон Хуан де Завала... Почему я удостоился столь высокой чести? Ответ прост: я яростно сопротивлялся, ухитрившись убить мачете четверых индейцев и еще пятерым нанести опасные раны. Карлос немного знал дьявольский язык майя и улавливал обрывки их разговоров. Так вот, оказывается, Канек вознамерился лично съесть мое сердце, а остальные лакомые кусочки раздать тем своим воинам, которые в конце концов смогли меня пленить.

Эти безумные язычники всерьез считали, что, поедая плоть смелых людей, приобретают их отвагу. Кстати, воинов, которых убили мы, кровожадные дикари тоже съели, чтобы их храбрость не пропала даром, а передалась живым.

– Нас принесут в жертву одетыми, как их соплеменников, – сообщил Карлос. – Это чтобы боги майя узнали в нас достойных воинов.

– Похоже, нам следует поблагодарить этих языческих ублюдков за оказанную честь, – буркнул я.

После того как на наших глазах были съедены почти все участники экспедиции, я пожалел, что стал отбиваться, а не перерезал себе горло собственным мачете.

К нашей клетке подошел один из подручных Канека, воин, который, как мы уже знали, немножко владел испанским. Оказалось, что священник-инквизитор тоже немного говорил на языке майя, потому что он тут же затрещал на смеси двух языков.

Я спросил Карлоса, о чем он говорит.

– Уверяет их, что нас есть можно, а вот его нужно пощадить, потому что он – святой человек.

Видать, Балтару не очень хорошо удалось донести свою мысль до охранника, потому что тот лишь бессмысленно на него таращился.

– Этому тебя научили в инквизиции, спасать свою шкуру за счет паствы? – спросил я.

Святоша в это время стоял ко мне спиной, выставив зад и держась руками за прутья. Поскольку вопрос мой он принципиально проигнорировал, я произвел телодвижение, к которому не прибегал с тех пор, как меня вышибли из семинарии. Изо всех сил пнул гада, но не по заднице, а ниже, так что носок моего сапога угодил ему прямиком по яйцам. Голова священника ударилась о деревянную решетку, и он сложился пополам, с воем схватившись за пах. Индейца, стоявшего у клетки, это явно позабавило.

Я не мог выпрямиться в полный рост, но сделал что мог, отвесив ему шутливый поклон.

– Жалкие ублюдки, – вырвалось у меня. – И Балтар, и эти дикари.

– Брат Балтар просто пытается спасти свою собственную жизнь, – сказал Карлос. – И его можно понять.

– Нечего прощать всякую мразь! Вообще-то он надел рясу, дабы служить людям, а не затем, чтобы спасать любой ценой свою шкуру. Он, между прочим, принял обет.

– Да, но обет этот предписывает ему спасать наши души, а не жизни, – возразил Карлос.

– А как насчет этих тварей... Какой обет приняли они?

– Обет кровавых жертвоприношений. Они просто делают то, что, по их мнению, ублажает богов. Жестоко, спору нет, но далеко ли от них ушли наши церковники, отправляющие людей на костер за истинные или мнимые прегрешения? Или мусульмане, убивающие «неверных»? Возьмем такой пример...

Я наклонился и схватил его за грудки.

– Amigo, сейчас не время демонстрировать ученость и терпимость. Эти дикари собираются выдрать наши сердца и съесть нас заживо.

– Для того чтобы победить врага, нужно его знать.

Карлос был бледен и слаб: во время схватки он получил рану и потерял немало крови. Мне пришлось удалить из его ноги кремневый наконечник стрелы.

– Я хочу сказать, что считать этих людей бездушными дикарями бессмысленно и несправедливо. Да, они жестоки, но разве наши конкистадоры обращались с их предками лучше?

– Да как можно сравнивать! Согласен, конкистадоры грабили, насиловали и убивали индейцев, но Кортес никого не ел!

Впрочем, спорить с Карлосом было бесполезно. Известие о нападении Франции на Испанию, как и о восстании в Мадриде, перевернуло весь его мир. Будучи поклонником всего французского, и прежде всего их свободолюбия, мой друг тем не менее оставался испанцем. Раньше Карлосу удавалось внутренне оправдывать себя: да, он шпионит в пользу Франции, но это поможет избавить его родину от тиранической власти и поспособствует наступлению в Испании долгожданного Века Просвещения. Однако Наполеон посадил на трон собственного брата и убивал испанцев, выступавших против навязанного им короля- чужеземца. Этого было более чем достаточно, чтобы кровь любого патриота вскипела от ярости.

То, что Наполеон, по существу, предал тех испанцев, для которых служил кумиром, опустошило душу Карлоса, и он, возможно, даже вообразил, что страшная смерть на жертвеннике и погребение в желудках дикарей будет для него заслуженной карой. Но лично я смотрел на мир проще. Меня не интересовали короли и войны, демократия и всякие возвышенные принципы – мне просто не хотелось быть съеденным. Для этого требовалось придумать план спасения, а поскольку Карлос всегда хорошо ко мне относился, я собирался также спасти и его. Что же до брата Балтара... сдается мне, в священнике было столько яда, что индейцы рисковали отравиться, употребив его в пищу.

Неожиданно воины отхлынули от клеток и собрались у того самого водоема, где купались перед нападением участники экспедиции.

– Что происходит? – спросил я Карлоса, услышав возбужденные крики.

– У одного из наших людей, Игнасио Рамиреса, ученого, занимающегося примитивным искусством, вьющиеся волосы. Поскольку кудри напоминают волны, индейцы считают, что водяным божествам особенно нравится, когда им приносят в жертву людей с такими волосами. Вот они и решили, что в угоду духам воды вырванное сердце Игнасио должно быть брошено в колодец.

Карлос переводил все это без особых эмоций, как если бы описывал изображения на стене индейского храма. И вновь я подумал, что он, похоже, смирился со своей участью, решив, что в наказание