точно, учитывая миллионы обстоятельств, которые обычно не принимались в расчет. Это была тяжелая ночь.

Монторси:

— Я тоже был там вчера вечером.

Черепаха, казалось, вот-вот перевернется. Арле прервал речь Монторси:

— Мне кажется, вас, в отделе расследований, это не столь интересует.

Он даже не поджал губ, не улыбнулся. В сказанном чувствовался сарказм, очень действенный, поскольку скрытый за словами.

Это взбесило Монторси. Молчаливое бешенство, тщательно сдерживаемое. Он поспешно перевел разговор на дело с архивом — предлог, под которым он добился этой встречи. Арле задавал вопросы, на которые Монторси не был в состоянии ответить. Арле настаивал. Монторси хотел от него иного. Резким поворотом он перевел беседу на дело о Джуриати.

— Вчера, — сказал Монторси. — Ребенок, найденный на спортивном поле Джуриати… Вам о нем известно?

Никакой реакции.

— Да.

— Мне бы хотелось провести дополнительное расследование, доктор.

Снова никакой реакции.

— Мы сейчас позовем моего ассистента, который занимался этим делом.

Это был бюрократический ответ. Он подводил Монторси — стремительно — к концу пути. В документах, находящихся в руках ассистента, конечно же, было упоминание о передаче расследования от Монторси к Болдрини. Отдел расследований передал дело в полицию нравов. Монторси больше не имел полномочий заниматься им. Арле сразу же получит преимущество. Нужно что-то сделать немедленно.

— Следы сексуального насилия у ребенка, доктор… вы что об этом думаете?

Арле сидел неподвижно. Прикрыл глаза. Поднес руки к подбородку почти молитвенным жестом.

— В этой среде всегда несколько нарушено равновесие. Вот что я думаю.

— Сколько детей с подобными следами насилия попадает на ваш стол ежегодно?

Арле медленно улыбнулся.

— Какую цифру вы хотите от меня услышать? Шесть? Семь? Двадцать? У вас есть теория, которую вы хотите мне изложить, инспектор Монторси? — И он улыбался, губы были сухими, но блестели от слюны с внутренней стороны.

Монторси не ответил. Он поднялся со спокойствием человека, которому нет больше дела до происходящего, у которого иссяк интерес. Он чувствовал некоторый испуг. Повернулся спиной к Арле, в последний раз безучастно взглянув на черепаху. Вышел. Остановился на пороге. Арле сидел неподвижно, как камень. Сказал ему:

— Спасибо, доктор. Спасибо за все.

И решительно вышел.

В коридорах он оглядывался.

Увидел мертвеца.

Четыре медика, в халатах, испачканных темными брызгами, выходили через пластиковую дверь, качая головами и улыбаясь.

Он заметил свое отражение в стекле двери — бледное, как никогда.

Арле прикрывал покушение на Маттеи. Арле прикрывал круг педофилов. Поэтому у него забрали дело. Между Арле и Болдрини было какое-то соглашение.

Он ускорил шаг. Предстояла встреча с Фольезе, нужно было идти. Угол стены, который он огибал, показался ему похожим на нос странного маленького корабля.

Навстречу ему выехала пустая каталка, ткань, покрывавшая ее, свисала с одной стороны больше, чем с другой, на лице санитара была потертая маска.

Ишмаэль Ишмаэль Ишмаэль Ишмаэль

На улице. Солнце. Мимо прошла группа студентов. Хотел выскочить на окружную дорогу. Потом решил пойти пешком на встречу с Фольезе. Он должен увидеть его, должен поговорить с Фольезе. Должен сказать ему, что теперь тот в большей опасности, чем когда-либо. Арле покрывает виновных в смерти Маттеи. Он покрывает круг педофилов. Досье, отправленное в «Джорно», ставит журналиста под угрозу: в этом досье, возможно, раскрыта правда, и Фольезе даже представить себе не может насколько.

Он должен сказать ему, что чувствует. Он чувствовал, что все вращается вокруг темного, таинственного имени «Ишмаэль».

В управлении царила неразбериха. Всех привели в управление, мало кому удалось выбраться во время облавы на складе. Конец празднества. Конец садомазохистского празднества. Однако Ишмаэль сбежал. Лопес допустил чудовищную глупость. Он рассчитывал на эффект неожиданности — этого оказалось недостаточно. Ребенок пропал. Человек, которому Инженер передал его в руки, исчез. Мужчин и женщин, которые скрывали собой передачу ребенка, размахивая руками вокруг Инженера, как во время шествия, трудно было узнать в толпе. Одна ошибка за другой. Первая ошибка: во время осмотра места ни он, ни Калимани эту дверь в задней части склада — какой бы маленькой она ни была — не заметили из-за склона, обрывистого и покрытого густой листвой. Вторая ошибка: ангар нужно было окружить, в том числе разместив агентов на крутых покрытых растительностью склонах рва. Нужно было потребовать еще людей. Лопес не подумал о военной операции. Он допустил глупость. Чудовищную глупость.

Он был повержен. Элементарная ошибка.

Толкотня агентов на пятом этаже. На скамьях — множество людей с неподвижными взглядами, все молчат. Они все еще были одеты согласно правилам PAV — гротескные, патетичные, сидят тесно, в замешательстве. Женщина с колеса без сознания была отправлена в больницу. Сантовито показался только затем, чтоб забрать Инженера. Он увел его в свой кабинет. Еще он высунулся, чтобы прорычать в лицо Лопесу, что не выжал ничего, ничего полезного для Черноббио. А он ведь оказывал на того бог знает какое давление. Сантовито приказал Лопесу: никаких допросов без его разрешения. Потом вернулся в свой кабинет — Лопес увидел сидящего там Инженера. У Сантовито был такой вид, будто он готов сожрать Инженера.

У Лопеса на руках не было никаких козырей, и он это знал. Никаких следов ребенка, Инженер умолчит об этом. Все это дело основано на подозрении. Каждые пять минут Лопес снимал трубку, проверял блокпосты. Ни малейших следов мужчины с ребенком. Как в Париже. Как в Детройте. Ишмаэль был недосягаем.

Выскочил Сантовито. Он был в ярости. Отдал приказ Калимани: все по домам.

— Иди в задницу, Гвидо. Какого говна ты тут наделал? Подумай, должен ли я заниматься всем этим бардаком, когда приближается Черноббио!

Давление оказывало свой эффект. Дипломатия Сантовито — не слишком утонченная форма трусости — входила в кровь Лопеса, как раздражающий маркер. Сантовито готовился совершить свой масштабный