заметить, что нужно сворачивать в это узкое пространство. Потом была пустошь, и они увидели светлую, сухую, плотную траву — маленькая, негостеприимная прогалина — и спустились по склону; теперь поворот представлял собой одну сплошную грязь, даже грунтовая дорога кончилась. Передними возникли деревья — черные, тонкие. За деревьями — еще одна грязная прогалина, ограда изтонкой проржавевшей решетки, площадка из неровного цемента, а затем — параллелепипед ангара, где будет проходить PAV. Вокруг никого не было видно. Они оставили машину среди деревьев и пошли дальше пешком, на глаз пытаясь определить место, где должны стоять патрульные машины. Подходящее место было только перед входом в ангар. По бокам и сзади — очень густая растительность, которая гнездилась по склонам небольшого рва, окружавшего здание. За этой растительностью, по ту сторону рва, были поля и еще заросли кустарника. Единственный путь, по которому можно было попасть в ангар, — дорога, ведущая к этой площадке перед входом в здание. Они осмотрелись. Деревья, кусты ежевики, чахлая поросль — вверх по склону, в сторону полей. Нужно было действовать быстро, заблокировать единственный подъезд. Засесть за мостом, напасть по знаку Лопеса, в течение минуты совершить захват. Лопес приказал ждать за мостом с выключенными фарами. Будет кромешная тьма, тотальная. Это было уединенное место. Единственный фонарь — у входных ворот. Непростая операция. Лопес подаст сигнал изнутри по сотовому телефону. Сантовито выделил ему два десятка людей и сотовые телефоны: они прибудут во вторую очередь. Лопес произвел расчет: достаточно. Заметно опускались сумерки. От воздуха болело лицо — таким он был холодным, — ботинки вязли в грязи. Лопес покачал головой. Порыв ветра, от которого зашепталась листва деревьев, показался ему ледяным дыханием храма Ишмаэля, который был у них перед глазами.

Они попытались обойти вокруг ангара, но это оказалось невозможно: слишком отвесные склоны по бокам, заросшие ежевикой, и стволы деревьев. Земля ползла под ногами, было грязно.

Калимани вопросительно посмотрел на Лопеса. Того на минуту охватило сомнение. Возможно, все это ошибка. Цепь его умозаключений была достойной похвалы, но такой непрочной. Он поежился. Они сели в машину Калимани и вернулись в управление.

Он достал телефон, необходимый для операции, велел установить в полицейской машине рацию, распорядился, чтоб одна из частот перехватывала непосредственно входящие и исходящие звонки сотового телефона Инженера. Не было необходимости выслеживать его. Лопес знал, где тот в конце концов окажется — около полуночи.

Он немного поел в столовой управления, вместе с Калимани и двадцатью агентами. Встал из-за стола прежде, чем другие закончили, и отправился в полицию нравов забирать костюм. Он просил целую маску, из кожи. Обратно прошел через столовую, назначил Калимани встречу в ангаре — тот очищал от шкуры синюшное яблоко. Вышел во внутренний двор, взял машину, поехал домой, в Саботино. Квартира была холодная: его там не было два дня. Включил обогреватель, растянулся на диване. Свернул себе папироску. Медленно курил ее, наслаждаясь тихим потрескиванием бумаги в темноте.

Вышел из дома. В машине настроил рацию на частоту сотового телефона Инженера: все было тихо. Дождь перестал. Девять часов. Было холодно, но стекла автомобиля не запотели; то была черная «ауди». Гримироваться не будет. Он переоделся. Пиджак и галстук. Сидя в машине, примерил кожаную маску — легкая, мягкая кожа со слегка терпким запахом. Плотно затянул завязку, посмотрел на себя в зеркало заднего вида. Увидел две светлые впадины — испуганные глаза, — зеркало искажало, отражение не соответствовало тому, что он ожидал увидеть. Его было не узнать. Он снял маску, засунул ее во внутренний карман пиджака.

Остался ждать, в темноте, припарковавшись и выключив двигатель, на бульваре Саботино, напротив освещенной чехарды «Блокбастера».

Монторси потянулся, его окутывало облако холода. Зевнул в морозный воздух. Было холодно, но без дождя. Не было еще и восьми. Он оставил Мауру на постели, в сознании, бледную, защищенную. У нее был выходной, у Мауры. Ей не нужно было идти в школу. Так лучше. Она будет долго спать. Асфальт между плитами брусчатки блестел, несмотря на то, что дорога была серой, усеянной капельками инея.

Он думал о Маттеи. Думал о Мауре. Выяснил ли Итало Фольезе что-нибудь о присутствии Маттеи на Джуриати? Последним образом, промелькнувшим у него в голове ночью, прежде чем он отрубился, когда подушечки его пальцев еще сжимали горячий локон Мауры, была застывшая, ледяная ручка ребенка предыдущим утром, которая торчала из складок пакета, на спортивном поле, среди поднимающегося от земли пара. Мумия из архива Сопротивления мучила его ночью во сне, которого он совершенно не помнил. Он проснулся и услышал рядом прерывистое, горячее, мягкое дыхание своей жены, спящей где-то за пределами ночной боли. Им нужно будет поговорить. Она согласится обследоваться у специалиста. Это был разрушительный приступ. Так больше нельзя продолжать.

Черный пес с желтыми глазами, с проплешиной на правой ляжке, шел ему навстречу, нюхая влажный воздух. Ему нужно увидеться с Арле. Он был сбит с толку. Образ Мауры постепенно пропадал у него из мыслей — подергивался трещинами, растворялся под шагами по мокрому асфальту. Его обогнал какой-то толстяк, возможно, хозяин плешивого пса. Он поежился под пальто. Итало Фольезе должен был забрать свой доклад из «Джорно» — доклад об американцах. Кто такой Ишмаэль? Что за секта, которую упоминал Фольезе в «Коррьере» прошлым вечером? Что будет с Италией теперь, когда уничтожили Хозяина Италии? Это было утро после смерти Короля.

Он вошел в бар. Заказал кофе. Напиток был очень горячий, обжигал язык. Он добавил сахар, но кофе оставался горьким.

Газеты в киоске на каждой странице кричали о смерти Маттеи. То тут, то там мелькало выражение «несчастный случай». Приводились черно-белые фотографии с мест происшествия, гораздо менее впечатляющие, чем реальная картина, та, что он наблюдал во власти лихорадочного озарения накануне вечером. Хрущев, Кеннеди и Куба пропали с первой страницы. Возможно, Мауре действительно удалось заснуть. Он ощутил летучий привкус благодарности, гордость и удовлетворенное чувство ответственности, оттого что вывел Мауру из круга боли. Он дрожал. Дрожал. Он снова видел перед собой чуть поржавевшую поверхность зеркала, прошлой ночью, пока холодная вода приводила Мауру в себя, гнала ее в мир телесных оболочек, в мир ударов, в мир возмездия. Нужно проконсультироваться у специалиста. Маура согласится. Она ждет ребенка, ей нужно наблюдаться у кого-нибудь. Плод дремлет у нее в животе — всего два месяца сна без снов и заблуждений, — королевский выход духа в царство тревог, среди собственных и чужих метаний.

Когда закончится эта история с Маттеи и ребенком с Джуриати, он лично найдет для нее психиатра.