участники знали. Это были секретные ритуалы, которые разворачивались, в то время как происходило другое. И, возможно, Ишмаэль тоже присутствовал, но только немногие об этом знали. Он попал в точку. Связным Ишмаэля был Инженер. Дети — возможно, это был один из отличительных знаков, что идет тайная месса Ишмаэля. В точности как в Детройте и Париже, когда они застигли врасплох садомазохистское сборище и посреди сцены были дети. Дети посреди сцены — вот тайный знак. Тот из присутствующих, кто не был «сыном Ишмаэля», не понимал.

Он спросил у Калопрести про Гамбург: у Инженера были связи с Гамбургом? Калопрести не знал. Лопес назвал имена Терцани, Клемансо, Ребекки. По нулям. Калопрести о них никогда не слышал. Показал ему посмертную фотографию Терцани. Да, тот его видел несколько раз вместе с Инженером. Однако не может сказать, участвовал ли он в PAV, потому что во время встреч на всех были маски — из кожи, из резины, из латекса. На PAV все были в специальных костюмах, одеты согласно точному своду правил. Никто не являлся с открытым лицом.

Лопес велел рассказать, где и когда соберутся садомазохисты этим вечером, на свою PAV. Калопрести начал упираться. Лопес намекнул на детей: Калопрести грозила тюрьма, если ребята из полиции нравов узнают, что их информатор не сообщил им о присутствии детей на групповых оргиях. Вытащил из него место и час встречи. Склад за Чернуско, в Лимитоди Пьолтелло. В полночь. Калопрести хотел знать, будет ли облава. Лопес успокоил его: облавы не будет. Нужен ли какой-нибудь пароль на входе? Или же приглашение, какой-нибудь опознавательный знак? Необходим пароль. Калопрести дал его Лопесу. Это был вопрос времени. Ишмаэль близок к своему концу.

Маура вернулась домой рано. Она рано ушла с вечеринки. Лука отвез ее. Они остались сидеть в машине. Целовались, трогали друг друга. Она не говорила с ним. Ничего не сказала ему о ребенке, о Давиде, о приступах.

Она поднялась к себе, дрожа.

Квартира была пуста. Давид еще не вернулся.

Судороги усиливались, вплоть до припадка. Ей едва удалось почистить зубы, никак не получалось зажать щетку в кулаке.

В постели, в темноте, ей казалось, будто она погружается в какую-то пучину. Страх и ужас. Голова кружилась, кружилась, кружилось все внутри черепа. Тахикардия заставляла ее вздрагивать.

Ребенок. Ребенок, должно быть, разросся у нее в животе, как огромная гладкая мышь. Ребенок был нежность в простой своей форме, она уже любила его. Роды будут болезненными, она потеряет сознание, она умрет. Роды будут самым сладостным моментом в ее жизни. Ребенок выйдет наружу, скользкий, как угорь. Она сожмет ребенка в своих объятиях и растворится в спокойной радости. Покой, наконец-то покой. Она будет в ужасе при мысли, что может задушить его, она боялась проломить ему голову. Вены пульсировали. Ребенок может задохнуться.

Она включила свет, приподнялась. Сидя на постели, постаралась перевести дыхание.

Приступ. Судороги достигли своего апогея.

Она снова вытянулась, свет был погашен.

Как только вернется Давид, она скажет ему. Я не оставлю его, не оставлю, я не хочу оставлять ребенка. Она плакала. Задыхалась. Давид поможет ей? Она ненавидела Давида, она любила его. Давид был ничто, он трахал ее так, как будто она была неподвижным телом, органической материей, массой расплывчатой формы. Давид никогда ее как следует не трахал. Не Давида она хотела в своей жизни.

Надежды не было. Никакой надежды. Тревога, перекрывающая горло. Она не дышала. Вот, она умирает. Но она не умирала.

Будущее закрылось над ней, как ножницы.

Все погрузилось в тень. У нее не было сил надеяться на Луку. Она не говорила ему. Это не любовь. Лука не любит ее. И она тоже не любит Луку. Лука не защитит ее. Это неправда. Лука любит ее, и она его любит, их тела отвечали друг другу, их безудержно влечет друг к другу, его кожа сводит ее с ума. Сводит ее с ума. Сводит ее с ума.

Толчки, сильные. Она постаралась раствориться в плаче, но у нее не получалось. Она плакала без слез.

Она встала, ноги не держали ее.

Дверь в ванную. Дойти до двери в ванную. Если доберусь до ванной — я спасена. Давид любит меня. Лука любит меня. Ребенок будет любить меня. Я ничто, ничто, ничто, ничто.

Ванная. Маура открыла дверь. Почти упала, попыталась прислониться спиной к стене, голова болталась.

Соль слез, сладкая слизь из носа, изо рта. Рот был как рваная дыра. У нее болели запястья, щиколотки. Кровь не поступала в кисти рук. Не было сил кашлянуть.

Она увидела бритву Давида — в открытом шкафчике над раковиной.

Увидела пачку транквилизаторов.

Ей удалось приподняться, она закрыла дверь ванной. Бритва Давида, таблетки. Она сползла на пол.

Желудок был как сжатый кулак. Она дрожала.

Она больше ничего не понимала, мысли ушли куда-то в далекий темный угол — она попыталась потерять сознание, у нее не получилось.