Когда с киселем было покончено, волхв налил в братину меда, и тысяцкий первым взял ее в руки.

— За то выпьем чашу сию, чтоб не было между нами раздора, — сказал он Тоньюкуку. — Чтоб владел всякий своей землей и с нее кормился.

Печенеги умели ценить русский мед, а этот превосходил всякий, какой им только доводилось пробовать. Только сам русский князь, должно быть, пьет такой замечательный мед, а здесь подземное божество дает его всем!

Гости дивились, едва веря самим себе. Побаиваясь в душе чужеземного колдовства, Тоньюкук все же подошел к ближнему колодцу и заглянул в него. Перед ним был словно огромный черный глаз божества земли, он кружил голову и затягивал, мороз пробегал по коже, хотелось и отпрянуть назад и броситься в эту черную пасть. Держась за раскрашенный край сруба, Тоньюкук собрал всю свою выдержку и вглядывался вниз, чувствуя, что оттуда на него смотрят бесчисленные духи умерших предков тех славян, которые заполняли этот двор. Но колодец был слишком глубок, и даже зоркие глаза степняка едва различили на далеком темном дне смутно белеющее пятно.

Тоньюкук отошел от колодца; солнечный свет после тьмы подземелья ослепил его, ноги сами подкосились, и ему пришлось снова ухватиться за край сруба. Эта земля не хотела держать его, он был здесь чужим и слабым.

— Нам никто не поверит, — резко сказал Тоньюкук тысяцкому, отчаянно злясь на свою слабость. — Я назвал бы лжецом всякого, кто сказал бы мне, что мед и кисель достают из земли.

— А мы вам с собой дадим, — ответил тысяцкий, не смутившись и не сердясь на его резкость, и от его снисходительности Тоньюкук острее почувствовал свое унижение. — Эй, налейте им в корчаги, пусть княжич батюшку и прочих сродников угостит.

Девушки побежали в дом за новыми корчагами. Тоньюкук проводил глазами Ал-Чечек и вспомнил, что ее обещали отдать ему, вспомнил свои надежды увидеть ее в своем шатре. Если кто-то из горожан уговаривал его увести орду от города, значит, не всех могут спасти волшебные колодцы. Неужели те люди, что приходили к нему, не знали о них?

Новая мысль отрезвила и насторожила Тоньюкука, он даже дернул ноздрями, словно конь, почуявший в темноте волка. Он обвел взглядом лица русов во дворе, словно хотел отыскать приходившего к нему купца. Но все лица были ему незнакомы, все смотрели на него свысока, с торжеством и презрением, как ему казалось. «Никогда тебе не одолеть нас! — говорили эти серые и голубые глаза, твердые, гордые и насмешливые. — Сила наших богов бесконечна, она шириной со степь и высотой до неба, и не вашей жалкой орде хозяйничать на земле наших предков».

И вдруг Тоньюкук вздрогнул, словно от удара плетью, и щеки его побледнели сильнее: среди белгородцев он увидел своего противника по поединку. Живой и здоровый, в белой рубахе и красном плаще с серебряной запоной на плече, с двумя серебряными гривнами на груди, он стоял среди гридей, положив руку на позолоченную рукоять меча, помнящего вкус его, Тоньюкука, крови. Тоньюкук невольно шагнул вперед, не веря глазам. Явор поймал его взгляд и кивнул, приветствуя бывшего противника. Он был весел и бодр, словно конь и не уносил его в ворота города замертво. Красный шрам на его лице напоминал о поединке, подтверждал, что это не обман, не ошибка, не досадный сон. Значит, купец солгал, что Явор погиб от руки Тоньюкука! Так было ли хоть слово правды во всех его речах?

Тоньюкук приблизился к Явору и протянул руку, словно хотел к нему прикоснуться.

— Ты жив! — сказал печенежский княжич, глядя в лицо Явору блестящими глазами и с досадой убеждаясь, что противник оказался выше его ростом. Этот удар был сильнее всех прочих, и Тоньюкук больно закусил губу, уже не в силах сохранять невозмутимость. Земля и небо встали против него, удары сыпались градом.

Явор не понял его слов, но догадался, о чем его спрашивают. Улыбнувшись, он крепко пожал руку печенегу, и тепло и сила его руки убедили наконец Тоныокука, что его противник жив и здоров на самом деле.

— Но как ты выжил? — с досадой спросил Тоньюкук. Подоспевший Галченя перевел ему ответ Явора.

— Вылечил меня Обережа! — Явор показал глазами на волхва и поклонился ему издалека. — Он — мудрость и сила земли нашей, он всем нам первая подмога и защита. Он не одного меня, а весь город от напастей бережет.

Ничего больше не сказав, Тоньюкук пошел со двора, печенеги с двумя корчагами поспешили за ним. Тоньюкук был раздосадован и зол и отчаянно хлестал себя плетью по сапогам на ходу. До бешенства его довело все, что он увидел здесь, — вовсе не то он ожидал увидеть и услышать. Живой город, и не думающий сдаваться, и живой его противник по поединку, и девушка, которая никогда не достанется ему. Неужели напрасно вся орда томилась здесь столько долгих дней, мучила бездействием людей и животных в опасной близости от русских городов, князей и ратей, а теперь ей придется уйти с пустыми руками! Сердце Тоньюкука не могло смириться с поражением, и он не понимал, кем же он побежден. Неужели тем древним стариком, который кормит весь город киселем из-под земли?

По пути к воротам детинца Тоньюкук снова заметил возле себя Галченю.

— Послушай меня, батыр, — тихо и незаметно заговорил Галченя по-печенежски. — Я благодарен тебе за то, что ты отпустил меня живым из твоего стана и предлагал мне честь служить тебе. Я хочу предупредить тебя: под стенами Белгорода вам грозит опасность. Скоро здесь будет наш князь со своей дружиной. Он не спешил, потому что с нашими чудесными колодцами мы можем прожить в осаде хоть три года. А теперь князь разбил чудское племя и идет сюда. Теперь с его дружиной идут и чудские вои. Он перебьет ваших воинов, возьмет в плен женщин и детей, захватит ваши стада и табуны. Во мне есть печенежская кровь, и я не хочу, чтобы народ моей матери постигла такая участь.

Тоньюкук ничего не ответил и даже не поглядел на Галченю, но не пропустил его слова мимо ушей. Он не хотел признавать, что его орде грозит опасность быть разбитой, но даже в мыслях не нашел возражений.

На память Тоньюкуку вдруг пришел новый браслет на широком запястье Тимергена. Он увидел его у брата еще вчера, но не спросил, откуда он взялся. А сегодня он точно такой же браслет видел на руке девушки, помогавшей волхву. Тот купец не обманул хотя бы в одном: эти девушки знатного рода и самые красивые в городе. Кумыш-Чечек бросила Тимергену браслет с рисунком, на котором медведь прогоняет волков. Наверное, она хотела предупредить приглянувшегося ей батыра о скором возвращении князя. А теперь предупреждение девушки подтверждает и этот парень-полупеченег.

Идет князь Владимир с войском! На миг Тоньюкук даже обрадовался предстоящей битве — там он сможет излить свою досаду за все эти обманы и напрасную долгую осаду! Но даже он не мог не понимать, что его орде лучше не встречаться с большой дружиной князя Владимира. Всю обратную дорогу Тоньюкук был хмур и молчалив, чувствуя себя оскорбленным неизвестно кем и глубоко несчастным от невозможности отомстить. На кого ему поднять свою саблю? На старика с медвежьими зубами на шее? На эту землю, которая когда-то была вольной степью и которую русы покрыли пашнями и застроили тесными городами?

Печенежские кони ждали своих хозяев возле ворот детинца, и у каждого в седельной сумке появился подарок — кусок дорогой ткани, несколько хороших шкурок. Осторожно держа корчаги, печенеги уселись в седла и поехали из города. Им открыли ворота, белгородские заложники вернулись из стана в город, а печенеги поскакали с корчагами к ханскому шатру.

— Да сумеют ли они сварить как надобно? — беспокоилась старостиха Пелагия, со стены наблюдая, как гости удаляются к стану. — А то по неумению испортят добро, ни себе не выйдет, ни людям!

— Да уймись хлопотать! — утешал ее муж. — Наши-то гости на славу угостились — мед мы им крепкий поднесли. Вон княжич ихний себя не помнил, за людей руками хватался!

— Ну, помогите нам, боги великие и апостолы мудрые! Наши-то все живыми воротились, и то ладно!

День кончался, но белгородцы не спешили расходиться по дворам, толпились на торгу и на улицах, говоря все об одном и всех богов умоляя о том, чтобы хан и прочие печенеги поверили в чудесные колодцы так же, как поверили приходившие в город посланцы. Вернувшихся заложников обступали с расспросами о печенежском стане. Бобру расхотелось в полон, и он так же ретиво бранил степняков, как на вече бранил князя; Добыча гордился собой, словно одолел в поединке самого Родомана, а Иоанн жалел, что не знает