Эл Спилмен. Они отправились на восток, заночевали в Вегасе, а потом оказались в местечке под названием Страна Любви, штат Колорадо. Там они разбили лагерь и провели пять беззаботных дней.
Теперешнее их с Ритой времяпрепровождение очень живо напоминало ту поездку. Свежий воздух и спокойный сон ночью. Никаких проблем, кроме необходимости решать, куда направиться завтра и сколько это займет времени. Просто прекрасно!
Но это утро, которое они с Ритой встретили в Беннингтоне, штат Вермонт, следуя по Хайвей 9, было утром особенным. Четвертое Июля, День Независимости.
Не расстегивая спального мешка, Ларри сел и оглянулся на Риту, но полумрак палатки позволил ему увидеть только очертания ее тела и копну волос. Что ж, сегодня он устроит ей праздничную побудку.
Ларри осторожно выскользнул из спального мешка. По всему телу тут же побежали мурашки, но он почти сразу почувствовал, что снаружи тепло. День обещал быть жарким. Ларри выбрался из палатки и с наслаждением потянулся.
Рядом с палаткой сверкал на солнце хромированный новенький мотоцикл. Как и палатку, они прихватили его в Пассаике. К тому времени они успели сменить три машины, две из которых пострадали во время дорожной аварии, а третью они разбили в тумане недалеко от Натли. Теперь они передвигались на мотоцикле, показавшемся им более надежным и удобным средством. Хотя Рите этот способ передвижения не нравился — рев мотора действовал ей на нервы — она все же согласилась с Ларри, что мотоцикл в их ситуации наиболее практичный вид транспорта. С тех пор, как они оставили Пассаик, прошло много времени. К вечеру 2 июля они выехали за пределы штата Нью-Йорк и разбили палатку в предместье Кверривилла, невдалеке от зловещих развалин Кэтсмкилла. Третьего к обеду они повернули на восток, следуя в Вермонт. И вот они здесь, в Беннингтоне.
Они разбили палатку на холме за городом, и вечером, перед сном, выйдя покурить, Ларри созерцал, будто на картинке, панораму типичного городка Новой Англии. Две чистеньких белых церкви, будто прорезающие куполами синее небо: здание частной школы; серые кирпичные дома, увитые плющом; множество шумящих густой листвой деревьев. Только один нюанс нарушал общую картину — отсутствие дыма из труб и множество замерших на улицах автомобилей, кажущихся отсюда, с горы, игрушечными. В солнечном безмолвии (нарушаемом только пением птиц) Ларри нашел отзвук сентиментальных произведений позднего периода Ирмы Файеттт — не велика потеря.
Но сегодня было Четвертое Июля, и Ларри все еще продолжал чувствовать себя американцем.
Подняв с земли флягу, Ларри сделал глоток воды, прополоскал горло, сделал глубокий вдох и запел изо всех сил первый куплет американского гимна. Он пел, обратясь лицом к Беннингтону, возвышая голос к концу куплета, ожидая, что сейчас Рита проснется, выползет из палатки и улыбнется ему.
Допев последнюю строчку и отдав городу салют, Ларри повернулся, вспомнив старую добрую традицию всех американцев встречать День Независимости хорошей шуткой.
— Ларри Андервуд, главный патриот страны, желает тебе…
Но полог палатки не шелохнулся, и в Ларри вскипела волна гнева. Сколько эта рухлядь будет висеть на его шее? Хватит, довольно. Пора ей повзрослеть. Он и так возился с Ритой слишком долго, и делал это достаточно терпеливо.
Он попытался поставить себя на ее место. Он не забыл, что она намного старше и что за всю ее жизнь она привыкла к тому, что все достается без всяких забот. Поэтому, безусловно, ей было непросто адаптироваться в открывшемся ей с неожиданной стороны мире. Но он, Ларри, старался помочь ей. Разве приходилось ей о чем-нибудь нервничать? Разве она должна была заботиться о ночлеге? Разве не он доставал ей еду? И разве не заботился о ней? Никто не смог бы так сказать.
Он подошел к палатке и замер в нерешительности. Может быть, пусть себе спит? Она ведь вчера устала. Хотя…
Над головой взмыл со звонкой песней жаворонок. Жаворонок пел о том, что давно пора вставать. Ларри откинул полог и заглянул внутрь.
— Рита?
После свежего утреннего воздуха запах, стоящий в палатке, резко шибанул ему в нос; он, должно быть, слишком крепко спал, раз не почувствовал его раньше. Конечно, воздух в палатке вентилировался, но его циркуляция была недостаточно интенсивной, и поэтому здесь, в полумраке, царил запах болезни.
— Рита?
Он почувствовал тревогу: она не шевелилась. Тогда Ларри стал возле нее на колени, с трудом сдерживая тошноту, подступившую к горлу.
— Рита, с тобой все в порядке? Проснись, Рита!
Никакого движения.
Он перевернул ее на спину и увидел, что «молния» спального мешка наполовину расстегнута, будто ночью Рита пыталась выбраться из него. А он все это время спал рядом с ней и ничего не слышал! Ее губы приоткрылись в гримасе боли, а глаза закатились. Она уже давно была мертва.
Ларри долго всматривался в застывшее в смертной маске лицо. Они находились почти нос к носу, и в палатке становилось все жарче и жарче, как в предгрозовой час. И все же он не мог оторваться от нее. В голове его пульсировал все один и тот же вопрос: СКОЛЬКО ЖЕ Я СПАЛ РЯДОМ С НЕЙ ПОСЛЕ ЕЕ СМЕРТИ? Успокойся, парень. УСПОКОЙСЯ.
Взяв себя в руки, Ларри выполз из палатки и обессиленно припал к земле. Его тошнило, и из глаз лились слезы. Никогда Ларри Андервуд не был так противен сам себе, как в этот миг.
Большую часть утра он думал о Рите. Он чувствовал, что ее смерть принесла ему облегчение — большое облегчение, хотя он никому не смог бы в этом признаться. Это подтвердило бы наиболее нелестные характеристики, которые давали ему когда-то мать.
— Но я совсем не такой плохой, — сказал Ларри вслух и, сказав это, почувствовал себя лучше. Стало легче смотреть правде в глаза, а смотреть правде в глаза — самое лучшее, что может быть. Он пообещал себе, что позаботиться о Рите в последний раз. Может быть, он не слишком хорош, но он никого не убивал, и то, что он собирался сделать в туннеле, было слишком близко к попытке убийства. Он позаботится о Рите, как бы глупа и назойлива она не была при жизни, как бы не раздражала его в прошлом. Он всегда был лоялен к ней. Вот вчера, например, когда она из-за своей неуклюжести вывернула котелок каши в костер — разве он сказал ей хоть слово? Нет. Не сказал. Он просто слегка пошутил и принялся варить новую кашу. Пошутил что-то о таблетках. О том, что лучше всего на свете она умеет принимать таблетки.
ВОЗМОЖНО, ЕЙ КАК РАЗ И НЕДОСТАВАЛО ТОГО, ЧТОБЫ ТЫ ВЫРУГАЛ ЕЕ. ВОЗМОЖНО, ЕЙ БЫЛО НУЖНО ПОГОВОРИТЬ С ТОБОЙ.
— Это не заседание палаты общин, — громко сказал Ларри. Рита могла понять, что он не любит болтать попусту. Еще с того дня, когда они впервые встретились с ней…
Почему же тогда у него так скверно на душе? Ведь он прав, разве не так? Да. И самое худшее в его правоте было то, что он на самом деле чувствовал облегчение. Будто с его шеи сняли камень.
НЕТ, САМОЕ ХУДШЕЕ — ДРУГОЕ. САМОЕ ХУДШЕЕ — ОСТАТЬСЯ САМОМУ.
Грубо, но верно. Ему хотелось бы сейчас поделиться с кем-нибудь своими переживаниями, но единственным собеседником была палатка. И еще назойливые мухи.
Ларри положил голову на колени и прикрыл глаза. Он приказал себе не плакать. Он ненавидел плачущих мужчин.
Он оказался трусом. Он не смог похоронить Риту. Не смог заставить себя прикасаться к ее мертвому телу.
Ха-ха, мальчик. Ты трус, трус, трус.
Он отыскал длинную палку и подошел с ней к палатке. Сделав глубокий вдох, приподнял полог и, придерживая его одной рукой, попытался палкой достать свою одежду. Подцепил. Вытащил. Отбросил в строну. Сделав второй глубокий вдох, достал с помощью палки обувь. Затем сел на пенек и обулся.
Вся его одежда пропиталась этим запахом.
— Черт побери! — прошептал он.
Ему была видна Рита, наполовину прикрытая спальным мешком. Ее застывшие глаза. Ее вытянутая рука. Ларри снова вспомнил туннель и быстро задернул палкой полог палатки.
И все равно ее запах преследовал его.
Поэтому первую остановку он сделал в Беннингтоне, посетил местный магазин готового пляться и
