даже чувствовала что-то похожее на благодарность к Батцу – за то, что он дал мне такую возможность.

– Камера номер четырнадцать!

Тюремщик сзади меня загремел ключами.

Пока мы шли по коридору, я сразу приступила к тому, что мне нужно было больше всего. Тюремщик оказался сговорчивым, а деньги Батца пришлись очень кстати. Мы договорились о следующем: за су в день он устроит меня в чистую и светлую камеру, дополнительно за тридцать су достанет хороший тюфяк, за десять ливров в неделю будет приносить мне хлеб и молоко с рынка. За некоторую плату тюремщик согласился перевести ко мне Изабеллу и Аврору, если они здесь появятся, а также передавать письма, которые я напишу, по адресу. И разумеется, закрывать глаза на то, что у меня будут чернила и перья.

Он распахнул передо мной дверь камеры, и мы расстались в самых лучших отношениях.

Камера – а вернее большой каменный зал – была так заполнена заключенными, что на мое появление никто не обратил внимания.

Я спустилась по нескольким ступеням вниз, заняла одну из свободных кроватей. Она была узкая, железная, застланная казенным коричневым одеялом, но по сравнению с Шантийи показалась мне роскошной. Высоко надо мной было маленькое окно, наспех забранное решеткой. Я заметила, что многие кровати отделены друг от друга простынями, и решила чуть погодя поступить так же, чтобы иметь хоть немного одиночества.

В противоположном конце камеры пылал камин, но там, где сидела я, было немного прохладно. Холодом тянуло и от каменной стены. Я подумала, что, когда другие места освободятся, я займу кровать поближе к огню. И только потом поняла всю жестокость этой мысли.

– Сударыня, не сдадите ли вы деньги на дрова и уголь? – услышала я женский голос.

Вздрогнув, я подняла глаза. Ко мне обращалась миловидная девушка в белой кофточке и темной юбке, совсем еще юная, лет семнадцати.

– Что?

– Чтобы было отопление, мы собираем деньги на уголь. Можете ли вы сделать свой взнос?

Подумав, она добавила:

– Это, конечно, не обязательно. Но желательно.

– У меня есть деньги, мадемуазель.

Я протянула ей ливр.

– Только, пожалуйста, сделайте так, чтобы топили пожарче.

Она опустила монету в специальный полотняный мешочек.

– Это моя обязанность, сударыня. Мне так приятно быть чем-то полезной.

– Можно ли узнать, кто вы? – спросила я улыбаясь.

– Дезире. Дезире де Курби. По крайней мере, до сегодняшнего вечера.

– Почему до сегодняшнего?

– В семь вечера я стану виконтессой д'Эрвильи.

Мало-помалу я понимала, в чем дело.

– Вы обвенчаетесь? Здесь?

– Да. Здесь есть священник.

Она весело произнесла:

– Если хотите, приходите на наш свадебный ужин.

– Вот как, будет и ужин?

– Да. Салат из капусты, пирог и вино.

Эта милая Дезире, казалось, абсолютно освоилась с тюрьмой. Ее даже не тревожила мысль о том, что поздно вечером явятся жандармы со своим всегдашним списком и что в камере станет меньше людей. Их повезут в Консьержери – преддверие гильотины…

– Вы давно здесь? – спросила я тихо.

– Пять месяцев.

– А господин д'Эрвильи, ваш жених?

– Только три.

– И в чем же вы обвиняетесь?

– Я – в том, что аристократка. А он защищал свою арестованную сестру.

У меня сжималось сердце, когда я смотрела на Дезире. Возможно, она слишком молода, чтобы сознавать весь ужас положения. Всю чудовищность происходящего.

– Здесь только аристократы, Дезире?

– Большинство. Вы придете?

– Да, – пообещала я.