Задыхаясь, она обернулась, протягивая мешочек, в котором били собранные на уголь деньги. Я машинально приняла его. Ее пальцы отчаянно сплелись с моими, словно она хотела найти последнюю защиту. Но Дезире быстро пришла в себя. Она отпустила мою руку и, послав прощальный поцелуй своему мужу, пошла в загородку.

И тут произошло непредвиденное. Ее муж, совсем еще юноша, шагнул вперед.

– Она моя жена, – сказал он, обращаясь к судейским. – Я пойду с ней. Разрешите мне это.

– Она твоя жена? – переспросил тюремщик.

– Да.

Судейские переглянулись.

– Одним больше – это ведь не страшно, правда? – произнес один из них.

– Мы разрешаем, – сказал другой.

И Жюль д'Эрвильи получил возможность соединиться со своей Дезире – теперь уже в вечности.

Чтение списка ознаменовалось еще одной неожиданностью. Было названо имя – Жан Луазроль, и я сразу вспомнила, что речь идет о моем соседе, потерявшем ногу в Семилетней войне. Но что-то в поведении старика меня поразило. Он метнул в сторону своего спящего на кровати сына взгляд, полный такого страдания, что я поняла: вызвали не отца, а именно сына.

Сын ничего не слышал. Он спал. И тогда старик бросился вперед, выкрикнув:

– Жан Ришар Луазроль – это я!

Многие поняли, что он солгал. Но никто не сказал ни слова, а судейским было невдомек. В Трибунале, разумеется, все выяснится, но на ошибку в крестном имени просто не обратят внимания. Им почти все равно, кого казнить.

Заключенных увели. Железная дверь захлопнулась.

Некоторое время оставшиеся узники приходили в себя. Нелегко было преодолеть ужас и отчаяние. Завтра такая же участь могла ожидать каждого. Я вернулась на свое место, зная, что долго не смогу успокоиться. Хорошо, что впереди ночь. У меня, по крайней мере, достаточно времени.

Чуть погодя я стала осознавать, что вокруг меня творится что-то неладное. Повсюду слышалась какая- то возня, стоны, шорох. Я огляделась. На многих постелях, под накинутыми сверху одеялами, можно было ясно различить движение. Это были пары, предающиеся любви. Благо, что из-за тесноты мужчин и женщин содержали вместе…

– Не пойдете ли вы со мной, мадам? – раздался голос.

Это был Теофиль де Лешасери. Он протягивал мне руку, уверенный в моем согласии, и лицо его имело страстное выражение. Почти звериное, подумала я. Потом меня охватило возмущение.

– Да с какой стати, позвольте спросить? Вы, должно быть, сошли с ума!

Но не успела я закончить, как одна из моих соседок быстро вскочила со своего места, бросилась вперед и ухватилась за руку Лешасери.

– Я пойду с вами, сударь, если вы хотите! – проговорила она громким шепотом.

Мельком взглянув на меня, он принял эту замену. Я молча посмотрела им вслед. Может быть, я не так поняла его слова? Мне казалось, он совершенно бесстыдно звал меня в свою постель.

Впрочем, я быстро убедилась, что все поняла правильно. Они удалились в самый дальний угол, и у меня не осталось сомнений относительно того, чем они там занимались. Все это показалось мне чрезвычайно странным. Должно быть, все женщины, сидящие в Люксембургской тюрьме, одержимы дьяволом сладострастия.

Час спустя моя соседка вернулась, принялась поправлять свою прическу.

– Вы меня простите? Я украла ваш шанс. Но мне показалось, вы были явно не в настроении.

Я непонимающе глядела на нее.

– О каком шансе вы говорите?

– Да все женщины здесь только и думают, как бы забеременеть!

Непонимание мое еще более усилилось.

– Почему же они так этого хотят?

– Чтобы спастись от гильотины, разумеется.

Мне это показалось глупым. И возмутительным. Беременность давала лишь отсрочку казни. Девять месяцев пройдут, а приговор останется. Хотя, может быть, в этом есть резон…

– Но идти на такое – это же унизительно! – вскричала я, возмутившись.

– Ну, как знаете. По-моему, лучше это, чем гильотина. Что касается меня, то я не хочу умирать. Я буду отдаваться каждому мужчине, который только захочет меня, но я выйду из этого ужасного места!

Последние слова она почти выкрикнула – с отчаянием и злостью. Я поняла, что спорить с ней – это пытаться отобрать у нее надежду. Она не хотела умирать. Это было вполне доступно моему пониманию.

Но до какой степени ужаса нужно было дойти, чтобы позволить отношениям между людьми так извратиться. Это тоже дело революции, подумала я. Она имеет все основания для гордости.

Первый день моего заключения в Люксембургской тюрьме подходил к концу.

Аврора и Изабелла оказались в Люксембургской тюрьме через три дня после того, как туда была