Я подавленно молчала. Мне было совершенно ясно, что влияние Батца достаточно велико, чтобы освободить из тюрьмы маленькую девочку. Он просто не желает делать этого, не желает тратить на это деньги, рисковать своими людьми. Аврора не представляла для него никакого интереса, в планы Батца она просто не вписывалась; я уже чувствовала, что своей настойчивостью вызываю его раздражение.

Я подавила и свой гневный порыв, желание подняться и уйти. На карту было поставлено слишком многое, чтобы я могла руководствоваться лишь чувствами. В конце концов, Батц обещал переправить девочку за границу, потом, когда тюрьмы откроются. Нынче главное для Авроры – остаться в живых. А это Батц гарантировал.

– Обещайте мне, – сказала я дрогнувшим голосом, – что, в какую бы тюрьму я ни попала, Аврору и маркизу де Шате-нуа переведут ко мне, что меня не разлучат с дочерью и подругой.

– Идет. Это вполне возможно. Что-нибудь еще?

Я сосредоточилась, собралась с мыслями. Кажется, я ничего не забыла… Вот разве что Изабелла. Она столько сделала для меня… Но ответ Батца был мне известен заранее. Я не смогла добиться от него даже обещания освободить Аврору, что уж тут говорить об Изабелле!

«Деньги!» – сверкнула у меня в голове мысль. За деньги можно занять лучшую камеру и койку, иметь еду с воли. Золотые ливры и в тюрьме имеют власть.

– Мне будут нужны деньги, сударь.

– Я уже все продумал. У меня есть способ передавать вам деньги прямо в тюрьму. Человеку, который будет их приносить, вы будете отдавать подробные описания допросов: как вел себя следователь, какие вопросы его интересовали, что вы отвечали… Мы еще поговорим об этом подробнее.

Он выжидающе глядел на меня. Я развела руками.

– Других условий у меня нет, господин барон. Если вы выполните обещания в отношении моих детей, можете считать, что ничего мне не должны.

Батц сделал шаг к двери, потом вернулся, предупредительно подняв палец:

– Чуть не забыл, сударыня. Свидетельство о благонадежности, выданное вам следователем, пусть остается у вас. Оно подписано Эро де Сешелем, другом Дантона. С ним вам не страшен ни один патруль.

Помолчав, он добавил:

– Пока не страшен.

Я кивнула. Мне все было ясно. При обыске это свидетельство у меня изымут, и оно послужит еще одной уликой против Дантона.

– Должен предупредить вас, принцесса, – продолжил Батц. – После того, как вы выполните свое задание и вновь окажетесь в тюрьме, я предоставлю событиям идти своим чередом.

– Что это значит, сударь?

– Я даже пытаться не буду вытащить вас оттуда или смягчить приговор. Не надейтесь на это. Вас приговорят к смерти. Вы должны быть готовы к этому.

Я подняла на Батца погасшие, усталые глаза.

– Я давно готова, барон, – произнесла я без всякого выражения. – Ничего нового вы мне не сообщили.

– Почему я должен ехать туда, мама? – недовольно спросил Жанно.

Мы сидели в доме мамаши Барберен – крестьянки из Сен-Мор-де-Фоссе – и, чтобы было теплее, тянулись к очагу. Хозяйку я не застала: как сказал Жанно, она еще утром отправилась в Бельвю навестить дочь, вышедшую замуж за тамошнего мельника. Маргарита возилась в хлеву, задавая корм свиньям. Мы с сыном были одни, я разговаривала с ним, ощущала его присутствие, прекрасно зная, что это, вероятно, в последний раз. Мне стоило больших усилий не разрыдаться, но малыш наверняка видел, какое подавленное у меня выражение лица.

– Почему, мама? Ответь! Я хочу знать!

Как я узнавала это «я хочу!!» – требовательное, безапелляционное, оно, вероятно, было свойственно всем представителям рода де ла Тремуйлей.

– Разве ты не хочешь увидеть Англию? – сказала я, стараясь избежать прямого ответа.

– Без тебя – не хочу, – отрезал Жанно хмурясь.

– Но, милый, я сейчас не могу поехать. С тобой будут Маргарита и Шарло – разве этого не достаточно?

– Без тебя я не поеду, – упрямо повторил сын.

Я растерялась. Порой моего мальчика было не узнать. Он вырос, похудел. Но главные изменения произошли у него внутри. Он больше не был моим малышом, моим маленьким шалунишкой. Умом я понимала, что так и должно быть; ему ведь уже скоро семь, не может же он вечно оставаться милым малюткой только потому, что мне этого хочется. Но сердцем я чувствовала, что сын отдаляется от меня. Становится самостоятельнее, упрямее, что ли. С ним уже труднее было договориться. Он по-прежнему очень любил меня, но мое слово уже не значило для него столько, сколько прежде. Вот уже полчаса я старалась внушить ему мысль о необходимости поехать в Англию, каждый раз натыкаясь на его упрямство и непонимание. Ну, разумеется, объяснить-то я ему все равно не могла.

Мои обещания приехать позже не действовали. В кого он стал таким несговорчивым? Это наверняка сказывается влияние деда. Конечно, можно было бы вовсе не затевать этот разговор, но мне не хотелось бы, чтобы в решающий момент Жанно что-нибудь выкинул. Удрал, например. Судя по всему, это было вполне в его духе. Для общего спокойствия необходимо было заручиться согласием Жанно.

– Сынок, послушай меня. Я понимаю, что тебе не хочется расставаться со мной. Поверь, мне тоже. Но человек не всегда может делать то, что хочет, чаще он должен делать то, чего требует от него долг.