и бане. Гонец оказался резвым. Едва Сборск показался вдали, как навстречу устремился всадник.

– Кто это? – удивился Данило. – Маленький кто-то. Отрок?

Оказалось, Лисикова. На прогулке встретила гонца и, расспросив, ринулась навстречу. Лейтенант, поздоровавшись, с удовольствием смотрел на раскрасневшееся, загорелое лицо штурмана.

– Все ли в Сборске мирно? – спросил Лисикову Данило. – Все ли здоровы?

Анна заверила, что все именно так, и подъехала к лейтенанту.

– Славно скачешь! – одобрил Богданов. – Давно научилась?

– Княжна помогла! – сказала Аня и оглянулась. – Можно с вами наедине?

Богданов натянул поводья, поджидая, пока отряд проедет.

– Что случилось?

– Княжна! – сказала Анна, кусая губы. – Только о вас и говорит! Думаю, влюбилась!

– Показалось!

– Я не слепая! Постоянно про вас спрашивает!

– Рассказала?

Лисикова покраснела и потупилась. Богданов вздохнул.

– Тебя учили хранить военную тайну?

– Так она военную не выведывала! – стала оправдываться штурман. – Про вас лично!

– Деловые и моральные качества офицеров также составляют военную тайну! – сказал Богданов. – Лучше б про себя рассказала!

– Про меня ей неинтересно…

– Замнем! – предложил Богданов. – Поздно дитя воспитывать, когда вдоль кровати лежит… Заглянем в суть. Предположим, она влюбилась…

– А вы?

– Аня! – укорил Богданов. – Личная жизнь командира не подлежит обсуждению.

– Подлежит! – возразила Лисикова. – Очень даже подлежит!

– Почему?

– Будете на ней жениться?

– Тебе важно знать?

– Да! – сказала Аня. – Очень!

– Почему?

– Вы не сможете забрать ее с собой! Советской стране княжны не нужны. Что она станет делать?

– Назначим начпродом! Кормят здесь замечательно!

– Товарищ лейтенант! – нахмурилась Аня. – Давайте серьезно. Вы не сможете забрать ее с собой, значит, останетесь здесь. Это дезертирство!

«М-да! – подумал Богданов. – Не зря к Гайворонскому бегала!»

– Товарищ сержант! – сказал он торжественно. – Заверяю: ни на княжне, ни на Неёле, ни на Ульяне, а также других женщинах Сборска жениться не планирую!

– Правда?! – просияла она.

Радость ее была настолько искренней, что Богданов забыл о Гайворонском.

– Расскажи, чем занимались! – сказал, трогая коня. – Кроме обсуждения командира, конечно…

Аня пристроилась рядом и заговорила. «Совсем дитя! – думал лейтенант, слушая ее щебет. – Ленточку купила – радость, сапожки подарили – счастье… Тем не менее в армию – добровольцем, в самолет сесть – рапорты… Штурманы на «По-2» гибнут часто, а она к начальству ходила: пустите! Под пули и осколки… Ну и что? Получила свой осколок! Теперь снова на фронт? Другая бы радовалась нечаянному отпуску… Сколько их, мальчиков и девочек, уже похоронили! Куда вы рветесь?! Без вас войну выиграют!..»

Богданов поразмыслил и заключил: без таких все ж не выиграть. Вздохнул. Аня глянула настороженно, Богданов ободряюще кивнул: все в порядке. Она продолжила рассказ. Лейтенант смотрел на нее искоса. Почему-то вспомнилось: они в воздухе, Аня стоит на крыле, вцепившись в расчалки, а он бросает на нее торопливые взгляды, моля Бога, чтоб не сорвалась. Потом, на земле, он расцепляет ее побелевшие пальцы и несет к санитарной машине…

«Стоп! – оборвал себя Богданов. – Об этом не надо!»

Они подъехали к Сборску. Данило с кметами стояли у ворот, о чем-то разговаривая. Лейтенант присмотрелся – княжна! Богданов спрыгнул на землю, подошел. Лицо Евпраксии было встревоженным.

– Из Плескова прискакал гонец, – сказала она, увидев Богданова. – Довмонт требует нас на суд: всех и немедленно!..

Довмонт вошел в сени, слегка прихрамывая. Князь оправился от долгой хвори, однако нога побаливала. Не глядя по сторонам, Довмонт прошел к стулу с высокой спинкой, сел и только затем обвел взглядом собрание. Под хмурым взором притихли и вытянулись ближние бояре, строже стали лица кметов и слуг. Повинуясь властному знаку, подошли и стали за стулом сын, игумен Иосаф и вечевой дьяк. Довмонт кивнул, дьяк вышел вперед и стал оглашать. Довмонт не слушал, князем владел гнев. Месяц как изгнали сборского посадника, а он узнает об этом третьего дня! Понятно, что сборская княжна не спешила хвалиться, но сын-то, сын не сказал… Послушал мать, пожалел хворого отца. Он еще не в гробу!..

Дьяк закончил читать. Довмонт жестом подозвал Казимира. Литвин приблизился и слегка охрипшим голосом начал обвинение. Довмонт не вникал в слова, более наблюдая за лицом крестника. Казимир явно волновался, сбивался, делал паузы. «Не договаривает! – понял Довмонт. – Что ж там было?..»

Довмонт выслушал Казимира третьего дня и тогда же почувствовал мутность истории. Сотня кметов захватила укрепленный Сборск? Как? Крестник лепетал о дьявольской птице, мечущей огонь с неба, о Евпраксии, заключившей сделку с дьяволом. Довмонт не верил. Тридцать третий год он правил в Плескове, бывал в десятках походов, но нигде и никогда не видел дьявола. Казимир что-то скрывал. Где он обретался после захвата Сборска? Почему сразу не прибежал? Крестник уверял: было соромно, отправился в Литву в надежде собрать войско и вернуть Сборск самому. Не получилось… Выглядело правдоподобно, но что-то не вязалось, не нравился Довмонту этот рассказ. Но более гневило князя другое. У него под боком, на расстоянии дневного перехода, случилась кровавая свара за власть. Погибла по меньшей мере сотня кметов. Сотня! В битве Довмонта с литовским князем Герденей погиб один – Антоний, сын Лочков, брат Смолигов. До сих пор памятно. Другие походы Довмонта случались вовсе без потерь. Речь, конечно, не о битве под Раковором, там щедро полили снег кровью. Так ведь схватились с закованными в латы датчанами и немцами. Здесь же свои убивали своих: секли мечами, били стрелами, вешали на стенах…

Сборская распря будила у Довмонта тяжкие воспоминания. Некогда он, в ту пору князь Нальшенайский, поднял руку на коронованного владетеля Литвы. Миндовг забрал у Довмонта жену – единственную и любимую. Она приходилась младшей сестрой жене Миндовга; старшая на смертном одре завещала мужу младшую – чтоб растила ее детей. Миндовг даже не подивился странной просьбе, прямо с похорон и забрал ладушку. Довмонта он не опасался – куда тому против короля! Миндовг ошибся. Литовское войско отправилось на войну с Русью, Довмонт с дружиной под выдуманным предлогом отстал… Миндовг и двое сыновей князя жизнями заплатили за обиду. Но третий сын, который вел войско на Русь, уцелел… Довмонту пришлось грузить на повозки добро, в компании ближних бояр искать защиты в Плескове. Его приняли ласково, поставили князем. Тридцать три года он платит кровью за доверие. Мечом, которым сразил Миндовга, рубит бывших соплеменников и немецких хищников. Безжалостно рубит! Плесков рад, что предпочел иноземного князя русскому. Плесков славит храброго, мудрого и справедливого Довмонта, в церквях возносят молитвы за ревностного строителя храмов и монастырей. Никому нет дела до воспоминаний князя, его тяжких снов. Они приходят только к нему, и в последнее время все чаще. Окровавленные тела на лестницах и переходах – стража Миндовга стояла насмерть, ярость в глазах владетеля Литвы за мгновенье до смертельного удара, перекошенное ужасом лицо жены… Он не тронул ее, но и не забрал. Обесчещенная Миндовгом, она была не нужна, он не смог бы к ней прикоснуться. Родственники и бояре не позволили бы. Они шли за ним, чтоб отплатить за обиду, а не для того, чтоб вернуть подстилку Миндовга…

В последние годы Довмонт все чаще вспоминал жену. Выплывало из памяти юное лицо, большие синие глаза, заплетенные в толстую косу волосы цвета речного песка… Нет ее на свете, Довмонт тридцать лет как женат. Дочь переяславльского князя Димитрия подарила ему сыновей. Мария красива и благочестива,