«Отважный, благородный Карл!» – говорит фюрер и – шмыг, побежал.
«Отважный, благородный Карл, благослови тебя, Господи!» – говорит Геринг и – шмыг, побежал.
«Отважный Карл, благородный рыцарь!» – говорят Геббельс и фон Катцен-Яммер и – шмыг, шмыг, побежали.
Бледные, но решительные! И в благодарность за то, что я спас ему жизнь, фюрер отправил меня на Волгу…
«Лети, – растроганно сказал он мне. – Лети туда… там есть чем поживиться!»
На ветке воцаряется минутное молчание, затем Акакий Акакиевич прикрывает один глаз и говорит:
– Вы так долго выступали, Карл Карлович. В горле, поди, пересохло?
– Право слово, – бесцеремонно отвечает Карл Карлович, – от рюмашки водки я бы не отказался… Что вы делаете,
Карл Карлович испуганно каркает и пытается высвободить свои крылья, но час старого немецкого ворона пробил. Два русских ворона сжимают его в своих когтях. Его длинная тощая шея и самый длинный, самый острый и самый прожорливый в мире клюв моментально погружаются в Волгу. «Буль-буль-буль! – утоляет жажду старый немецкий ворон. – Буль-буль-буль!..» Силы оставляют его, крылья перестают биться, а немецкие когти – хватать…
–
Несколько минут спустя два приятеля вновь кружат над водой. Они внимательно осматривают камыши и островки, выброшенные на берег густые ветки и песчаные отмели и, не видя ничего подходящего, обращаются к Волге.
– Мать рек русских, не поймала ли ты чего-нибудь интересненького? – каркают они своими заискивающими голосами.
Всем известно, что вороны – прирожденные подхалимы, и Волга вот уже больше века знает этих двух приятелей. Но сегодня она в хорошем настроении.
– Летите сюда, вот еще один мой ухажер! – мычит она, обнимая лейтенанта, чей брошенный танк горит на берегу. – Вы уже напились моей водицы,
– Карр, карр, карр! – хрипло хохочут Илья Осипович и Акакий Акакиевич. – До чего остроумно, мать рек русских, до чего смешно, животики надорвешь, карр, карр!
– Позвольте мне вывернуть его карманы, – мычит Волга. – Клянусь старым живодером Мининым, это монокль! Можно, я его заберу? Вот малец Сталинград будет смеяться!
– Ох, как же он будет смеяться! – каркают приятели. – Ох, и насмешила, просто умора, карр, карр, до чего остроумно, мать рек русских!
– А это что такое? – изумляется Волга. – Советский орден и фотография русского солдата?
– Советский орден? – изумляется вслед за ней Илья Осипович и смотрит на Акакия Акакиевича.
– Фотография русского солдата? – удивляется, в свою очередь, Акакий Акакиевич и смотрит на Илью Осиповича.
– Я узнала его! – восклицает Волга. – Это Мишка Бубен из Казани. Я помню его: он все время сидел на берегу и плевал в воду.
– Мы знаем его, мы знаем его! – тут же восклицают оба приятеля. – Он разорял наши гнезда и воровал наших птенцов… Славный парнишка, симпатяга!
– И что же, позвольте вас спросить, делают этот орден и эта фотография у вас в кармане,
– Ура, мы поняли! – хрипят с наигранной радостью приятели, выделывая антраша в воздухе.
Волга с нетерпением смотрит на них.
– И что же вы поняли, старые разбойники?
– Да, кстати, – бормочет Илья Осипович, – что же вы поняли, Акакий Акакиевич?
– А вы, Илья Осипович, что вы поняли?
Они жалобно смотрят друг на друга.
– Ничего, – смиренно сознаются они, – мы вовсе ничего не поняли, мать рек русских! Будьте так безгранично добры, просветите наши темные мозги двух старых ощипанных пичужек!
– Я все поняла, – говорит Волга, – и поэтому,
–
–
А два приятеля уже летят дальше. Они осторожно приближаются к какому-то телу, которое с необычайной нежностью несет на руках Волга.
– Хм? – неуверенно хмыкает Илья Осипович.
– Хм! хм! – подбадривает его Акакий Акакиевич, и они медленно начинают спускаться… Но Волга вдруг испускает такой крик, что оба приятеля взмывают к небу, изо всех сил махая своими старыми крыльями.
– О господи, я чуть не помер со страху! – каркает Илья Осипович. А у Акакия Акакиевича перья встали дыбом до самого клюва.
– Вон отсюда, стервятники! – кричит Волга и покрывается пеной от злости. – Разве вы не видите, что это русский солдат?
– О господи! – восклицает Илья Осипович. – Какая ужасная ошибка!
– Какое трагическое недоразумение! – подхватывает Акакий Акакиевич.
– Прости наши старые глаза, мать рек русских!
– Что с нас взять? Мы ведь уже на ладан дышим!
– Не могли бы мы чем-нибудь помочь ему, мать рек русских?
Но мать рек русских отвечает им на богатом и звучном русском языке таким страшным ругательством, что приятели в ужасе переглядываются, зарывают головы в перья и улетают в лес…
– Ничего страшного, – лепечет Илья Осипович, встряхивая взъерошенными перьями, – я и не думал, что матушка Волга умеет так выражаться!
– Я хочу уснуть и обо всем забыть, – с отвращением шепчет Акакий Акакиевич. – Клянусь своим родовым гнездом! Вот чему она научилась у паромщиков и казаков.
– Не горюй, мой маленький Васенька-Васенок, – нежно шепчет Волга, неся белокурого солдата на своих материнских руках. – Есть погосты намного печальнее Волги. Я отнесу тебя в укромный уголок, куда еще не ступала ничья нога, ни человека, ни зверя, в зеленые камыши одного островка, – и ты сам, мой Васенок, станешь волной, камышом, мягким песком и островом, что, в конечном счете, намного приятнее, чем служить удобрением для картошки или лука…
И она тихо поет ему старую казацкую колыбельную:
Позднее, когда они вышли пройтись по мосткам над замерзшим болотом, чтобы в синей ночи, под сверкавшим тысячами победных огней небом остудить разгоряченные головы, Янек спросил у Добранского:
– А ты любишь русских?
– Я люблю все народы, – сказал Добранский, – но не люблю ни одной конкретной нации. Я патриот, но не националист.
– А в чем разница?
– Патриотизм – это любовь к своим. А национализм – ненависть к другим. К русским, американцам, ко всем… В мире нарождается великое братство – мы обязаны немцам, как минимум, этим…
32
После Сталинграда несколько недель они жили в счастливом опьянении, и голод казался им не
