– Назад! – орет генерал-барон. – Вы что, не видите, кто я?

– Zu Befehl! Zu Befehl! – радостно вопит почтенное собрание, окружая его со всех сторон.

– Я ведь ваш полководец, я привел вас в Польшу, во Францию…

– И на Волгу! – в сердцах кричит почтенное собрание. – Не забудьте про Волгу, mein Herr! Ведь от волжской водицы, если достаточно ее выпить, даже у собаки пропадает уважение к своему хозяину!

– Немецкие мертвецы! – вопит генерал барон, чувствуя, как ствол дерева, на котором он сидит, уходит под воду. – Прочь! Это приказ!

– Zu Befehl! Befehl! – бормочут немецкие мертвецы, и бывший генерал барон фон Ратвиц медленно опрокидывается на спину, вскидывает руки и окончательно исчезает под водой.

– Только после вас, Акакий Акакиевич! – вежливо бормочет Илья Осипович, медленно спускаясь вниз.

– Какие пустяки, Илья Осипович… только после вас!

– Ну что ж, тогда за ваше здоровье, Акакий Акакиевич, за ваше здоровьице…

– Нет, за ваше… Mahlzeit! Mahlzeit![80]

Добранский остановился и выпил чаю.

– Вкусный сегодня! – заметил он. – Морковки почти не слышно!

Пех решил заново «гальванизировать» аудиторию.

– Да здравствует народный сказочник польской освободительной войны, наш товарищ Адам Добранский! – выкрикнул он.

– Браво, браво! – поддержали его партизаны.

Пех решил, что пришло время завоевать себе толику личной популярности.

– Да здравствует Пех! – смело предложил он.

– У-у-у! Долой, долой! Ложись! В конуру!

Расстроенный Пех повернулся спиной к публике и весь ушел в приготовление картошки. Добранский продолжил:

Несколько минут спустя, слегка отяжелев, оба приятеля спускаются на ветку любимого дуба. К своему неописуемому удивлению, они сталкиваются там нос к носу с тощим, нескладным вороном с длинной, гибкой шеей и поразительно острым клювом.

– Клянусь своим первым оперением! – восклицает Илья Осипович. – Да это же сам Карл Карлович из Берлина, из плоти и крови!

– Из одних костей! Асh! Из одних костей! – охает ворон с сильным германским акцентом.

В царские времена немецкий ворон Карл Карлович обосновался в России и сумел обеспечить себе прекрасное положение при Дворе. С ним водил дружбу сам царь. Он часто задерживался у окна дворца и, как только замечал, что Карл Карлович не удовлетворен банальным лошадиным навозом, тотчас велел домочадцам спускаться во двор и потчевать фаворита отборным куском. Вскоре все придворные начали бороться за благорасположение Карла Карловича, и отныне министры теряли сон, узнав, что фаворит отказался почтить своим вниманием их скромную лепту: то был верный признак неминуемой опалы. Царь и вправду придавал большое значение вкусу и выбору своего фаворита, поскольку принято было считать, что птица способна судить о приближенных царя по материалу, из которого они сделаны.

– Каким ветром в наши края, Карл Карлович? – каркает Илья Осипович. – Верно, увеселительное путешествие? Немножко туризма, как это мило!

– Ach! – вздыхает Карл Карлович. – Бог свидетель, я предпочел бы прилететь на Волгу в лучшее время… Эта война, ach! просто какое-то недоразумение!.. Вот послушайте, несколько дней назад я был на званом вечере в замке барона фон Риббентропа! Надобно вам пояснить, друзья мои, что при фюрере я занимаю точно такое же положение, какое занимал встарь при царе… Иными словами, меня всюду приглашают. У барона был чудесный праздник, сливки общества, изысканная музыка, лучшие французские вина… Но я ничего этого не видел, а сидел в уголке и плакал, плакал! И вдруг, ach! что я вижу? Ко мне подходит барон фон Риббентроп.

«Почему ты так горько плачешь, немецкий ворон Карл, ach! почему?»

«Ach! Иоахим, я плачу, – отвечаю я. – Как же мне не плакать? Бедная Россия, ach! бедная Россия…»

«Ach – говорит барон, – бе… бедная Россия!»

И тоже расплакался… Какое зрелище, какое воспоминание! И вдруг, ach! что я вижу? К нам подходят жена и дочь барона.

«Почему вы так горько плачете, meine Herren, ach! почему?»

«Ach! Куколка, ach! Гретхен, – отвечает барон. – Мы плачем. Как же нам не плакать? Бе… бе… бедная Россия!»

«Ach! ach! – говорит Гретхен, и: – Ach! ach!» – говорит Куколка, и вот они тоже расплакались.

Честные, благородные женщины! И тогда все гости подходят и изумленно обступают нас.

«Ach! Почему вы так горько плачете, ach! почему?»

«Ach! ach! – отвечаем мы сквозь слезы. – Бе… бедная Россия!»

«Ach! бе… бедная Россия!» – говорят гости и тоже начинают плакать.

Ach! Какое зрелище, какое воспоминание! Я плачу, барон плачет, Куколка плачет, Гретхен плачет, оркестр плачет, гости плачут, лакеи плачут… Все плачут, у всех слезы текут ручьем.

«Ach! – всхлипывая, говорит мне барон. – Ach! немецкий ворон Карл. Ты имеешь большое влияние на нашего фюрера… Пойди, объясни ему. Спаси Германию… Я хочу сказать: спаси Россию!»

Я лечу над Берлином в слезах. Какое зрелище, какое воспоминание! Вдовы плачут, матери плачут, дочери плачут, сестры, невесты и маленькие сиротки плачут; все плачут, у всех слезы текут ручьем! Войска маршируют, рыдая. Я прилетаю во дворец, обо мне докладывают, я вхожу… Ach! Какое зрелище, какое воспоминание! Перед картой России сидит фюрер… и плачет! Льет горькие слезы…

Карл Карлович останавливается и откладывает немножко помета.

– Искренние слезы фюрера!

– Ach! – добродушно вздыхает Илья Осипович. – И как же так получилось, милейший, что вы теперь на Волге, вдали от родимого навоза?

– Ach! ach! – тотчас встрепенулся Карл Карлович и заломил себе крылья. – Какая драма, какое воспоминание… Берлин бомбили, меня бомбили… Фюрера, фюрера бомбили! Но я оставался там, у его двери, преданный до конца, немецкий ворон до последнего перышка! И вдруг, ach! что я вижу? Дверь резко отворяется, и из нее выбегает – бледный, но решительный – фюрер, а за фюрером выбегает Геринг, а за Герингом выбегает Геббельс, а за Геббельсом выбегает генерал фон Катцен-Яммер! Все бледные, но решительные!

«Немецкий ворон Карл! – кричат они. – В камине бомба замедленного действия! Сделай же что-нибудь! Спаси фюрера, Карл».

И что же я делаю, я, немецкий ворон Карл? Я становлюсь на колени и со слезами в голосе говорю:

«Ach! Жить и умереть за фюрера!»

И шмыг – в окно. И фюрер за мной шмыг – в окно, а за фюрером Геринг шмыг – в окно, а за Герингом Геббельс и фон Катцен-Яммер – шмыг, шмыг в окно! Все бледные, но решительные! И вот мы уже на улице. А бомбы так и сыплются, так и сыплются…

Карл Карлович выпускает целую струю помета.

– И что же я делаю потом, я, немецкий ворон Карл? Я становлюсь на колени и со слезами в голосе говорю: «Жить и умереть за моего фюрера!»

И – шмыг, шмыг, шмыг, побежал. Бледный, но решительный.