– Именем Союза Советских Социалистических Республик…

– Was? Was?[72] – встревожился майор.

– Он поздравляет вас с прибытием, – объяснил лейтенант.

– Ach, с прибытием, gut, gut![73] – обрадовался майор.

Старый сапожник перевел дыхание и плюнул немцу под ноги.

– Именем Союза Советских Социалистических Республик! – повторил он.

– Abfuhren! ^[74] – пролаял майор, побелев от ярости.

Старика отправили в польский лагерь для военнопленных со всеми почестями, приличествующими его званию, иными словами – в вагоне для скота. В Молодечно ему удалось бежать, он шел двое суток, потом потерял сознание, а наутро его разбудил младший Зборовский, подобравший его и выходивший.

Когда в землянку вошел Пех, Крыленко как раз вычесывал вшей.

– Удачной охоты! – пожелал Пех.

– Спасибо.

– Савелий Львович, – робко начал Пех.

Он запнулся.

– А?

– Так, ничего, – вздохнул Пех.

– Что ж, тогда молчи.

Он продолжал старательно рыться в своем тулупе, сидя на груде поленьев.

– Савелий Львович! – снова начал Пех.

– А?

– Не сердитесь…

Крыленко не спеша отложил свой тулуп в сторону и посмотрел на Пеха:

– Послушай, сынок, ежели у тебя есть что сказать, скажи. А когда скажешь, не забудь уйти.

У Пеха нервно заходил кадык, и он начал:

– Ваш сын, Савелий Львович…

– Сволочь! – тут же оборвал его старый украинец.

Но Пеху все же показалось, что в его взгляде мелькнул огонек заинтересованности. Он быстро продолжал:

– Вчера Болек Зборовский слушал новости из Москвы. Ваш сын, Дмитрий Крыленко, получил звание Героя Советского Союза за участие в освобождении Сталинграда.

Лицо старика стало белее его усов.

– Не сердитесь! – быстро сказал Пех.

– Ты уверен? – спросил Крыленко.

– Уверен, Савелий Львович, Болек Зборовский сам слышал, в Вильно…

– Где он?

– На улице… Он сам не осмелился вам сказать, но если вы хотите…

– Приведи его.

Пех выскочил наружу, как заяц, и тотчас вернулся с младшим Зборовским. У последнего вид был очень напуганный.

– Говори! – закричал Крыленко. – Чего ждешь?

– …Герой Советского Союза! – выпалил Болек. – За участие в освобождении Сталинграда.

– Ты уверен?

– Уверен, Савелий Львович! Так и сказали: «генерал Дмитрий Крыленко».

– Да я не об этом спрашиваю, олух! Так и сказали: «освобождение Сталинграда»? Так и сказали: «освобождение»?

– Освобождение, Савелий Львович! И добавили: «генерал Дми…»

– Сволочь! – холодно оборвал его старик Крыленко. – Остальное меня не интересует.

– Как это не интересует? – возмутился в конце концов Пех. – Разрешите удивиться, товарищ! Разрешите мне удивиться!

– Что ж, – сказал Крыленко ободряюще, – валяй, дружище, удивляйся на всю катушку!

Он отступил на шаг и склонил голову набок, словно бы для того, чтобы лучше видеть, как Пех будет удивляться.

– Савелий Львович! – закричал Пех. – Ведь ваш сын освободил Сталинград.

– Н-нет. Это не мой сын. Народ освободил Сталинград. Народ, понимаешь? Народ надо благодарить! Мой сын отступал месяц за месяцем. Он чертил на карте стрелочки да кружки: это все, чем он занимался. Потом он сказал себе: «Этот кружок будет последним». «Понятно?» – спросил он у народа. И народ ответил: «Понятно». Так кого же нужно благодарить? Того, кто нарисовал на карте маленький значок, или того, кто оросил землю своей кровью? А?

Воцарилось молчание. Потом Пех шумно выдохнул.

– Как бы то ни было, я пришел сюда не для того, чтобы дискутировать, а чтобы вас поздравить. А товарищ Добранский сегодня вечером приглашает вас к нам. Мы будем отмечать освобождение Сталинграда. У нас будет картошка!

– Поесть приду, – холодно пообещал старик.

Выйдя из землянки, младший Зборовский мрачно заявил:

– Какой стыд… Что толку от этих родителей? Даже благодарности от них не дождешься.

И с отвращением сплюнул.

На углях раздувалась и весело потрескивала картошка, люди сбросили овчины и расстегнули гимнастерки: было жарко. Но не столько от тепла огня, сколько от скромного, братского тепла толпы, столь желанного для несчастных, но от которого с брезгливостью отворачиваются счастливые люди. Подсев поближе к огню – его штаны уже начинали дымиться, – старик Крыленко не чувствительной к ожогам рукой вытаскивал картошку из золы. Сидя перед чайником с кипятком, Янек заваривал «чай»: Пех передал ему свой знаменитый рецепт… Заседание открыл сам Пех.

– Товарищ Добранский! – торжественно объявил он.

Раздались аплодисменты. Пех решил, что настал подходящий момент для «гальванизирования» публики, как на митингах в старое доброе время. Он поднял кулак, глубоко вдохнул и прокричал:

– Да здравствует единение и братство между народами! Да здравствует освободительная армия! Да здрав…

– Помолчи, Пех, – вежливо осадили его. – Сядь.

Добранский раскрыл свою тетрадь.

– Идея рассказа, который я собираюсь вам прочесть, возникла у меня, когда я перечитывал знаменитую балладу Пушкина: «Ворон к ворону летит, ворон ворону кричит».

– «Руслан и Людмила», – уточнил Пех, – два первых стиха! – Он вскочил и загорланил: – Да здравствует бессмертный гений народного русского поэта Александра Сергеевича Пушкина!

– Ложись, ложись! – попросили его. – Пех, марш в конуру!

Добранский сказал:

– Называется «На подступах к Сталинграду».

И стал читать:

Рассвет. Мало-помалу умолкают ночные лягушки, разлетаются в беспорядке последние летучие мыши, а из камышей медленно выходит цапля и проглатывает первую рыбешку. Над рекой появляются два старинных волжских приятеля – столетние вороны Илья Осипович и Акакий Акакиевич. Они медленно кружатся в утреннем воздухе и озабоченно изучают поверхность воды.

– Опять ничего, Акакий Акакиевич?

– Опять, Илья Осипович. Наверно, вы чего-то недослышали.